по-семейному… Сор из избы, понимаешь…
— Не беспокойся, Эрб. Ничего я матери Этарде не скажу. Сыч шуметь не будет, Кайд и покусанные тоже. Ты, Дана?
Она пожала плечами:
— Как скажешь, госпожа.
— Вот и ладно. Останется между нами. А мне пора домой.
— Я провожу, госпожа.
Данка накинула шаль и пошла за мной через шумную залу. Мы спустились с крыльца, и тут она ухватила меня за рукав.
— Госпожа Альсарена… А как там насчет, ну, этого… Арфадизнака, то есть? Ты обещала давеча…
О Господи! Забыла, так и есть. Я с трудом удержалась, чтобы не хлопнуть себя по лбу.
— В процессе приготовления, милая. Это хорошо, что ты напомнила. Завтра взгляну на него, и если состав достиг положенной кондиции, принесу.
— Вот хорошо, вот ладно-то! А я уж думала — не до меня, глупой, госпоже нашей Альсарене. Всем известно — мать Этарда приставила ее к твари крылатой, кажный Божий день до твари ходит, лечит ее и изучает.
— Не «ее», а «его», — поправила я, — Тварь называется стангрев. И это юноша, не старше нас с тобой, очень, между прочим, симпатичный. А ест он мед и молоко, и вообще любую жидкую пищу. И разговаривает на своем языке, я составляю словарь.
— Эва! — удивилась Данка, — А кровь-то как? Неужто крови совсем не берет?
— Э… Кровь он тоже употребляет, это верно. Но ведь и ты ешь мясо. А стангревам, чтобы насытиться, не нужно убивать животных. Они вообще не знают убийства.
— А падучая как же?
— От кого ты слыхала про падучую?
— Все говорят… У! Кайд первый сбрехал. Ах он!..
— Послушай, Даночка. То, что ты называешь «падучей»…
И я еще долго рассказывала ей о стангревах вообще и о Мотыльке в частности, а Данка качала головой и цокала языком.
Потом мы все-таки распрощались. Я и так уже опаздывала к вечерней молитве.
Афродизиак этот обещанный… Библиотека наверняка уже закрыта, придется ждать до завтра. А может, не мудрствовать лукаво? Взять готовый рецепт, один из множества, что я знаю наизусть? Мандрагора. Дубровник, аир, подсушенные семена конопли с солью… Фенхель, подмаренник… Настойка заманихи, кстати, очень способствует… Что еще? Ах, совсем забыла — ятрышник! И еще вот — чабер. В вине с медом и перцем действует, говорят, весьма возбуждающе… С перцем? Хм. Вкус должен быть все-таки какой-нибудь нейтральный. Ятрышник в этом смысле — то, что надо. Значит, ятрышник, подмаренник, корневища аира… и растереть в пасту с цветочной пыльцой…
Да, а вот папку с записями я опять забыла.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Охохонюшки. Когда же это кончится-то? Когда я наконец перестану любоваться на дорогие физиономии по ночам? Сегодня вот чуть с лежанки своей не полетел. Лежанка у меня на печи — доски сколоченные, на манер топчана, только без ножек, сверху — перина там, шкуры всяческие. А когда, например, Даул Рык втыкает в Стуро свой кинжал, или еще что подобное — начинает Сыч-охотник хваталками размахивать. Ну, и — с лежанки долой. На пол, сталбыть.
Да. Так вот, пробудился я, сами понимаете, не в лучшем настроении. Сходил глянуть на парня. Он вроде бы посапывал спокойно, не переполошили его страхи мои. Ну и слава богам.
Вернулся к печи, постель свернул, доски снял, рядышком прислонил, да и отправился завтракать. В сенях порубил на кусочки заячьи тушки, сготовил на костерочке похлебку — возле тайника у меня таперича не токмо дрова рубят, тама еще костровище трупоедское. От чужих глаз в общем-то подале. Пожрал там же, колоду вместо стола используя. А че делать, коли побратима от жующих трупоедов блевать тянет?
Покончив с едой, снова заглянул в закуток. Побратим уже проснулся и, живехонек-здоровехонек, восседал на койке, завернувшись в тогу свою, аки древний лираэнец. Хотя, конечно, лираэнец из него, как из меня — нал.
— Доброе утро, — сказал я на лиранате.
— Доб-рое ут-ро, — повторил он с некоторым трудом и улыбнулся: — Ирги.
— Есть хочешь?
Покивал.
Я положил в молоко остатки меда. Принялся болтать ложкой. Что ты в самом деле, э? До сих пор тебя не нашли. С чего бы — через четыре-то года?
Нет, конечно, я понимал, что сам себя обманываю. Слишком много их, тех, кто не успокоится, пока не отыщет Ирги Иргиаро, тила. Чтобы всех не стало — моровая язва должна приключиться. Холера. Чума бубонная.
Но, черт возьми! Следы я спутал на совесть. Почти пять лет меня все устраивало, а вот теперь — не пойми, с чего… А если так подумать — обросший человек менее подозрителен, чем бобыль-охотник… Э, ладно. Чего ж тогда не женишься, хоть вон на той же Данке? Брось, приятель. Неужели не надоело себе врать? Хватит, успокойся. Судьба, боги, Ветер — плевать кто — решил поиграть с тобой. И рассудок не справился с чувством. Бывает. Ну и что?
Всего-навсего маленькая поправка. Увеличим бдительность, а в случае чего — смоемся вместе со Стуро. Вот и все.
— Держи.
— Спасибо.
Присосался к чашке.
Одежонку бы ему какую-нито справить. Неча черт знает в чем шляться. Не приблуда, чай. Побратим. Ну да, штаны-то есть, на енти птичьи ходилки любые мои штаны на манер ингских придутся — до колена перевязывать придется. А вот рубаха… Да и наверх чего… котту, либо куртец… Ага, а крылушки куды девать? Гм… Так. Перво-наперво сходим к Марионе Гвановой. Попрошу у нее просто одежку, а потом — дырочки сами прорежем, для крылушек… Да и к Гвану к самому смотаться не худо, сапоги ему закажем. Чин-чином… Тока — не на себя. Ножонка-то у Стуро небольшая.
Я взял дощечку и уголек.
— Малыш.
— Стуро, — поправил он строго, — Когда мы двое — Стуро.
— Когда — двое? А если — трое?
— Парень. Малыш. Эй. Ко-зяв-ка. Моты-лек, — все-таки лиранат ему еще не очень дается, — Как пожелаешь. Но — не Стуро. Нет.
Ясно.
Выходит — наоборот. Имя назвать — почти побрататься. Ишь ты. Сталбыть, когда лезли к нему двое трупоедов с имечками своими — вроде как в друзья набивались… Хм, а ведь похоже на Старый Кодекс… Забавно. Откуда такое сходство? Что общего у этих крылатых-зубастых с древними найларами? Только не говорите мне, что у нас были одни предки.
— Поди сюда, Стуро, — сказал я. — Ногу дай.
— Зачем?
— Одежда, — сказал я, — Одежда для ноги. Обувь, — вспомнил наконец, — Тебе сделают обувь.
— У вас есть мгерорам?
— Кто? — «что-то там с огнем», — Кто?
— Тот, кто делает — обувь. Из кожи. Из мертвой кожи.
— Сапожник?
— Са-пож-ник. Да.
— Есть. Лисица по прозвищу. Давай ногу.
Стуро снял чуню, поставил ступню на дощечку. Я аккуратно обвел угольком. Боги, до чего ж у него лапка махонькая…
Стук в дверь. Ун бафкнул, Редда же и не пошевелилась. Альсарена, сталбыть. Зачисленная в «почти свои». Я пошел встречать.
— Добрый день, мальчики.
— О, кто пожаловал. Ну, как Кайд? Жив?
Она поглядела удивленно, потом фыркнула:
— Что с ним сделается. Мы поговорили. По-свойски.
Интересно, чего она ему сказала? Или рожу все ж таки разодрала? Настроена наша барышня вчера была прямо скажем — весьма и весьма решительно.
— Ну-ну, — усмехнулся я. — Чайку будешь? Тока вскипел.
Но Альсарена уже ворковала вокруг моего Стуро, мешая лиранат и найлерт:
— Да ты здорово высокий, Мотылек! Смотри-ка, уже на ногах! Как чувствуешь себя сегодня?
— Хорошо, — парень чуть улыбнулся, кивнул на меня: — И он — тоже.
— Пришел срок… — начала Альса, замялась: — Э-э… Как бы это сказать… Короче, я намерена снять швы, — и посмотрела на меня — переводи, дескать.
Стуро тоже посмотрел на меня.
Легко сказать — переводи…
— М-м… Жилы, — нашел я, — Чужие жилы — в тебе.
А как еще? Раны зашили — жилами. Теперь надо вытащить…
— Чужие жилы держали раны. Чтобы здоровье вернулось. Здоровье вернулось. Теперь надо вынуть.
