— Это же деревья, — взволнованно шептал Хозяин. — А это птицы, смотри. Барон! Птицы настоящие или автоматические, из «Хронобъединения»?
— Настоящие, настоящие, не сомневайтесь, — успокоил его смотритель. — Залетают сюда через ограду, а трогать их нельзя, хоть бы они вам на голову спикировали.
— Почему же вы, черт побери, не установите крышу из кварцевого стекла или силовое поле! — занервничал Незнакомец. — Наступишь нечаянно на этакую тварь — и десять тысяч мегакрон только крылышками помашут.
— Люди стремятся сюда именно потому, что здесь нет ни силового поля, ни кварцевого стекла, — холодно ответил толстяк.
Мы не спеша удалялись от кабины хронобуса. Под ногами шуршал ковер из какого-то особого зеленого пластика. Его запах был мне незнаком, но чем-то напоминал аромат кореньев и овощей. Различал и я другие запахи, резкие и возбуждающие. Запахи разложения. Мне они были знакомы по темным закоулкам, мусоропроводам и отбросодробилкам. Запахи других существ звали меня. На пиршество? К спариванию? К другим бесстыдным радостям? Я не знал, но чувствовал себя приглашенным.
— Смотри, Барон, и тут есть собачки! — сказал Незнакомец.
Я даже не понял, что он обращается ко мне. Когда же он стал настойчиво повторять свои слова, я повернул к нему голову. Он ухмылялся, глядя на меня. Жгучая ненависть к этому человеку захлестнула все мое существо.
— Оставьте собаку в покое! — крикнул Хозяин. — Ко мне, Барон!
Я подбежал к нему и лизнул ему руку.
— Интеллектуализованные собаки — это здорово, — одобрительно заметил толстяк смотритель. — Он у вас и вправду все понимает, как человек?
— Он умеет водить машину — по шоссе, конечно, — улыбнулся Хозяин.
Мне было неприятно, что он все время упоминает об этом злосчастном шоссе, и я дал себе слово, что непременно научусь давать задний ход и парковать машину. Как только вернемся, сразу же и научусь. Толстяк погладил меня и сказал:
— И все-таки присматривайте за ним получше. Здешние псы — сущие зверюги. Я давно слежу за этой стаей. Сегодня они впервые приблизились к хронопорту. Голодные, верно.
Я огляделся, так как до сих пор не мог взять в толк, о чем идет речь. И вдруг в нос мне шибануло самым волнующим и резким запахом из всех, что я знал прежде: неподалеку от синей ограды меж похожих на столбы домов рыскало с полсотни крупных собак.
— Не суйся к ним, Барончик, не то они тебя так отделают! — презрительно сказал Незнакомец.
Насмешка меня оскорбила, и я с достоинством сделал несколько шагов к ограде. От возбуждающего запаха у меня кружилась голова, я шатался как пьяный. Чей-то окрик остановил меня: Хозяин, похоже, в сильном гневе бежал за мной. И это показалось мне обидным. Сам сносит насмешки Незнакомца, а за меня боится, как бы я не убежал за эту дурацкую синюю ограду! Будто я не интеллектуализованный и правил не знаю!
И еще мне пришло в голову: что подумают чужаки, если я с поджатым хвостом и опущенным носом потащусь на первый же зов Хозяина! Они меня на смех поднимут, точно.
Хозяин был совсем близко. До меня донесся презрительный смех Незнакомца и глухое ворчание чужаков. От аромата зеленого ковра меня замутило, на глаза навернулись слезы, боюсь, что я даже тихонько заскулил. Не знаю, как случилось, но я рванулся вперед, над головой мелькнуло что-то синее, зеленый ковер сразу стал гуще и выше, он достигал груди. Я опомнился, обернулся к Хозяину и обомлел: между мной и им… Нас разделяла синяя ограда!
— Плакали ваши десять тысяч! — ликовал Незнакомец. — Ай да гениальная собачка! Примите мои поздравления!
Хозяин его не слушал. Он перестал грозить и только умолял, стоя у ограждения:
— Барон, Барончик, вернись, милый!
А собаки уже неслись на меня.
Я слышал их топот, щелканье челюстей, глухое ворчание. Ужас парализовал меня, я хотел бежать и не мог.
— Барон! — кричал Хозяин срывающимся голосом.
Толстяк разом превратился в грубияна и заорал:
— Ну и заварил ты кашу со своей шавкой, псих этакий! Теперь надо лучемет в дело пускать, иначе волки залезут в хронопорт, беды не оберешься! Учти, я обо всем в отчете напишу, обо всем! А, черт, батарейки сели! Какой дурак здесь баловался?!
Псы остановились метрах в десяти от меня. Я вежливо поздоровался, но они не ответили. Мое внимание привлек самый крупный из них, наверное вожак. В молодости он, по-моему, попал в отбросодробилку: такой был истерзанный, потрепанный, весь в шрамах и царапинах. Он уставился на меня, блестящий, будто стеклянный нос нацелился, как ствол лучемета, грудь ходила ходуном. Я понял, что вожак принюхивается ко мне, раздумывая, что делать дальше, как поступить. И еще мне пришло в голову, что мой запах может ему не понравиться, показаться чужим. Я свесил уши, не сомневаясь, что буду самым мерзким образом облаян.
Но он вдруг широко разинул огромную пасть, так что мне стал виден белоснежный ряд острых зубов в идеальном состоянии — ни единой пломбы, не говоря уж о мостах! — и хрипло взвыл. Остальные подхватили. Видимо, это был приказ, потому что псы как по команде набросились на меня. Передвигались они быстрее нашего электромобиля, а ведь у нас, вы уж поверьте, не какой-нибудь тарантас, а «Электрошкода» 23ГЛС!
Эдак эти нахалы могут и с ног меня сбить! Я еле увернулся. Хозяин, Незнакомец и толстый сотрудник хронопорта что-то кричали, но их слова терялись в оглушительном лае диких псов.
Вот они уже окружили меня.
Я плыл по волнам их запаха, более не испытывая страха. В сознании мелькнул отблеск огромной радости, даже наслаждения. Как тогда, когда у нас в доме испортился кондиционер и враг — жара — напал на нас, а я прогнал его, сам, без помощи роботов, просто высунув язык!
Но я не успел насладиться своей радостью. Огромный пес-вожак подбежал и дыхнул на меня. Мне стало плохо. «Хорошо бы сейчас освежитель полости рта или на худой конец чайную соду». Перед глазами мелькнули белозубая челюсть, стеклянный нос и налитые кровью глаза. В следующую секунду я ощутил сильнейшую боль в шее, лапах и хвосте. По брюху заструилось что-то горячее. Я тонул в глубинах боли, мне хотелось закричать: «Ах вы, глупцы, я ведь вашей крови!» И так я стискивал зубы и мучился от боли и странного наслаждения, пока сознание не покинуло меня.
Профессор Кесслер не был мечтателем.
Он даже был убежден в том, что если человек кого-либо или что-то активно не приемлет, то постепенно он обретает черты того объекта, против которого выступал. Иными словами, в ходе борьбы с недругом он постепенно превращается в своего антипода.
Объектом неприятия Кесслера была фантазия. Отдыхая, летом на даче, куда меня пригласили погостить, я часто наблюдал за ним. Вот он входит в сад, обычно в трусах, вышагивая словно автомат. Машинально раскладывает кресло и неуклюже садится. Он и загорал-то не как все мы — час, а ровно шестьдесят минут или три тысячи шестьсот секунд. От его сосредоточенного вида, с которым он принимал солнечные ванны, так и веяло пунктуальностью и обстоятельностью.
В сущности, профессор Кесслер вовсе и не загорал. Он лишь предоставлял солнечным лучам возможность осуществить химическую реакцию в клеточках своего тела. Этим сравнением я отнюдь не собираюсь высмеивать профессора Кесслера; я лишь хочу показать особенности его мировосприятия.
Когда я с ним познакомился, он был уже на пенсии и вел здоровый и размеренный образ жизни. И даже если он просто сидел и молчал, от него как бы исходила активность и жизнерадостность. Оставив научную работу, которой прежде страстно увлекался, он переключился на дачу, отдавая всего себя саду. Он постоянно что-то прививал, пересаживал, копал — и все с неуемной энергией. Ибо чем бы ни занимался профессор Кесслер, он все делал увлеченно.
Садоводческие заботы в то лето сблизили нас. Точнее, крыжовник, который мы оба сажали. Позднее я провел в обществе профессора Кесслера несколько недель. Тогда-то я и услышал от него удивительнейшую историю. И по сей день не знаю, как объяснить услышанное, — впрочем, он и сам не в состоянии этого сделать… А дерево, о котором пойдет речь, и поныне стоит в саду профессора Кесслера.
Credo, quia absurdum est{19}.
Дачу, где произошла эта странная история, профессор Кесслер унаследовал от двоюродной бабушки. Переселившись в город, она оставила дом племяннику, в то время ассистенту высшего учебного заведения, который только что вернулся на родину после учебы в Гейдельберге и Париже. Старушке хотелось, чтобы он почаще бывал за городом, дышал свежим воздухом. Когда он рассказывал мне об этом, выражение его лица можно было истолковать по- разному, но, по-моему, он размышлял о чуде, благодаря которому не сошел с ума на этой даче.
Профессору было уже за тридцать, когда он впервые решил провести лето здесь, в горах. Чувствуя себя вымотанным напряженной работой, он надеялся, что крепкий, пьянящий горный воздух и тишина вольют в него силы, достаточные для получения Нобелевской премии. Позже я узнал от его учеников, что профессоpa и в самом деле рекомендовали на Нобелевскую премию.
Однако, подобно большинству ученых, профессор Кесслер не умел отдыхать…
Вам, верно, приходилось читать в журналах всякие небылицы о том, как в недалеком будущем ученые сумеют соединить два мира — растительный и животный. Мне, например, однажды попалась на глаза картинка, на которой была изображена роза с веселой кошачьей головкой вместо цветка. Эти прожекты существуют не один десяток лет. Кесслер впервые близко познакомился с ними во время своей стажировки в Соединенных Штатах Америки.
Отец профессора потерял на войне ногу, и сын очень переживал увечье отца. Во время пребывания за границей у него родилась идея, которая, как и все гениальные идеи, пока они не реализованы, казалась поистине сумасшедшей. Он задумался об огромных возможностях трансплантаций, которые могли бы быть осуществлены на основе регенеративной способности растений. Что, размышлял ученый, если, используя эту способность, заменить искалеченную или потерянную конечность? Разумеется, это были всего лишь несбыточные мечты. Он отгонял их от себя, но окончательно выбросить из головы не смог. И решил,
