МУЖЧИН». Поверх постеров наклеена диагональная полоска, возвещающая: «Море любви и страсти. Утренний показ начинается в десять ноль-ноль. Специальные скидки». И чуть пониже — дерзкий слоган: «Секс — язык, который понятен всем».
— Рам, Рам,[79] — бормочет Мохан. — Чтобы такая мерзость висела у всех на виду? Куда только смотрит правительство?
Бриджлал согласно кивает.
— Мой сын Рупеш уже бывал на утренних показах. Говорит, что плакаты — еще ничего. В кино эти женщины вообще голые.
— Правда? Тогда останови машину.
— Прямо здесь, сахиб?
— Да, прямо здесь.
Бриджлал выруливает к обочине и высаживает Мохана у кинотеатра. Это старое серое здание, с виду сильно запущенное. Краска уже отходит от стен, и плитка на полу сильно повреждена; правда, хорошо сохранились потолочные росписи вкупе с коринфскими колоннами в крытом дворике, остатки былого величия. Скоро начнется утренний показ, и у кассы толпится много желающих. Здесь сплошь одни мужчины, чьи взбунтовавшиеся гормоны заставляют искать мгновенного удовлетворения. Попадаются и мальчишки двенадцати-тринадцати лет; они беспокойно ерзают и пыжатся, старательно подражая взрослым. Невзирая на возмущение стоящих в очереди, Кумар проходит прямо к окошку.
В тесном помещении с затхлым воздухом сидит кассир, мужчина средних лет с тонкими усиками. Перед ним разложены стопками розовые, светло-зеленые и белые билеты.
— Бельэтаж — по сто, балкон — по семьдесят пять, партер — пятьдесят. Вам куда? — бубнит он усталым голосом, не поднимая глаз.
— Мне нужны все билеты. Кассир поднимает голову.
— Как это — все?
— Все до единого.
— На утренние показы скидка на групповые посещения не распространяется. Вы что, привели студентов из общежития?
— Нет, я хочу купить билеты, чтобы их уничтожить.
— Зачем?
— Хочу избавиться от билетов. Вам самому не совестно торговать подобной мерзостью, развращая нравы молодежи в нашей стране?
— Эй, мистер, только не надо. Все вопросы к управляющему. Следующий!
— Тогда позовите управляющего. Я не уйду, пока не поговорю с ним, — решительно заявляет Мохан.
Сердито сверкнув глазами, кассир встает, чтобы исчезнуть за зеленой дверью. Вскоре из-за нее появляется низенький тучный человечек.
— Да, что такое? Я управляющий.
— Мне нужно с вами поговорить, — произносит Кумар.
— Хорошо, тогда пройдемте ко мне. Подниметесь по ступеням, первая дверь направо.
В кабинете управляющего несколько просторнее. Из мебели здесь только линялый зеленый диванчик и деревянный стол, совершенно пустой, если не считать черного телефонного аппарата. На стенах в рамках висят киноафиши прошлых лет.
Управляющий терпеливо выслушивает Мохана. А потом задает вопрос:
— Вы в курсе, кто хозяин этого заведения?
— Нет, — отвечает Кумар.
— Джагдамба Пал, член местного законодательного собрания. Думаю, лучше вам с ним не связываться.
— А вы в курсе, с кем разговариваете?
— Нет.
— Я — Мохандас Карамчанд Ганди.
Управляющий чуть не лопается от смеха.
— Это вы, братец мой, запоздали. «Мунна-бхай»[80] уже год как никто не смотрел.
— Господин управляющий, можете смеяться сколько угодно, но хотел бы я вас видеть, когда через турникет пройдет ваш собственный ребенок. Безрассудный разгул похотей, разжигаемый подобными фильмами, ведет нашу молодежь ко вседозволенности и портит ее. Боюсь, что я не могу смотреть сквозь пальцы на это бедствие, которого вполне можно избежать.
— Порядочный вы человек, — вздыхает управляющий, — хотя и дурак. Если будете продолжать в том же духе, готовьтесь к неприятностям. Не жалуйтесь потом, когда член законодательного собрания спустит на вас своих головорезов.
— Подлинный сатьяграх[81] не страшится опасности. Завтра же я усядусь перед кинотеатром и объявлю пост до тех пор, пока вы не прекратите показывать непристойные фильмы.
— Это уж как вам угодно, — цедит менеджер, поднимая телефонную трубку.
Наутро Мохан Кумар появляется на площади Коннаут, облаченный в белую дхоти-курту, с шапочкой Ганди на голове. Выбрав место напротив билетного окошка, он опускается на тротуар. В руках у него плакат с надписью: «Смотреть этот фильм — грех».
Мужчины в очереди начинают с любопытством поглядывать на Кумара. Некоторые кланяются, бросают монеты к его ногам, однако никто не трогается с места. В девять пятьдесят окошко захлопывается. Кассир вывешивает табличку: «Все билеты проданы».
Немного погодя появляется Шанти.
— Может, пойдем домой? — с тревогой спрашивает она. — Сеанс уже начался.
— Скоро начнется другой, — бесстрастно улыбается Кумар. — Уверен, кто-нибудь непременно меня послушает. Если хотя бы один мужчина поймет, что поступает неправильно, для меня и это будет успехом.
— Как же они послушают, когда никто даже не знает о твоем посте?
— Пост — это между мной и Богом. Но ты не волнуйся, Ба, у меня обязательно скоро появятся сторонники.
— Выпей хотя бы сока, я тут тебе принесла… — Шанти протягивает фляжку.
— Когда человек постится, не галлоны выпитой воды придают ему сил, а сам Господь. Возвращайся домой, Ба.
Шанти бросает на него прощальный взгляд, и Бриджлал уводит ее. А Мохан продолжает сидеть на земле, наблюдать за приливами и отливами движения на площади, смотреть на хмурых административных чиновников в пиджаках и при галстуках, на юных дамочек, с беззаботными лицами выпархивающих из магазинов, на уличных торговцев, предлагающих прохожим ремни, очки от солнца и «пиратские» книжки. Над площадью стоит оглушительный гул.
Вернувшись два часа спустя, чтобы проведать мужа, Шанти с изумлением видит его восседающим на деревянном помосте заодно с каким-то незнакомцем; мужчины опираются спинами на пенопластовые подушки. Вокруг собралась толпа, примерно двести человек. Все машут плакатами и кричат: «ПОРНУХА — ЭТО ГРЯЗЬ!», «ГАНДИ-БАБА ЗИНДАБАД![82]», «ДОЛОЙ ДЖАГДАМБУ ПАЛА!»
У Мохана очень довольный вид.
— Как же так получилось? — хочет знать жена.
Кумар указывает на своего соседа, мужчину средних лет в белой курте-пиджаме. У него овальное лицо, тонкий нос, резко выдающиеся скулы и бегающие глазки. Шанти он с первого взгляда не нравится.
— Господин Авадхеш Бихари час назад случайно меня увидел и сразу решил поддержать мой протест. Он собрал всех этих людей и раздобыл плакаты.
