лишь слабая тень, двойник истинного великого магистра.
Очевидно, проинструктированный Лоренцией о нашем знакомстве, он каждый раз приветливо раскланивался при встрече, а иной раз даже приглашал на свои ассамблеи. Мне было недосуг развенчивать любимца митавской публики, да и, признаться, я не видел особого смысла мешать обманываться желающим быть обманутыми. Потому визит его сиятельства несколько удивил меня. Прежде за ним такого не водилось.
Я толкнул дверь и вошел. Граф действительно что-то напевал, стоя у окна и глядя на проезжающие мимо экипажи. Услышав мои шаги, он обернулся.
– Вы? – Я подошел поближе, боясь верить своим глазам.
Калиостро был без парика. Его волосы, иссиня-черные при первой нашей встрече, теперь были изрядно седы. Но, главное, теперь на лице его не было невидимой, но словно бы ощущаемой маски высокомерного всепобеждающего шарлатанства. Передо мной был самый что ни на есть истинный граф Алессандро Калиостро, Джузеппе Бальзамо, граф Феникс, маркиз Пелигрини, или как там его назвали при рождении.
– Как видите – я, – грациозно поклонился великий магистр.
– Признаться, не ожидал, – ответил я на приветствие моего гостя. – Давно о вас ничего не было слышно. Какими судьбами?
– Действительно давно. Однако значительно меньше, чем думаете вы, и значительно больше, чем показалось мне. А судьба?.. Своей судьбой или же, если хотите, нашей общей.
– И все же, чем обязан, граф? – спросил я, приглашая нежданного философа присесть.
– Ничем, – улыбнулся он, – просто я хотел сказать, что еду вместе с вами в Америку.
– А отчего вы вдруг решили, что я туда поеду? – Я непонимающе уставился на оракула.
– Послезавтра вечером, милорд Вальдар, вы получите пакет от государыни с предписанием следовать вместе с эскадрой, не упуская из виду братьев Орловых и князя Заволжского.
– Вы разыгрываете меня, граф? – настороженно спросил я.
– Вовсе нет, – покачал он головой. – Однажды я уже был в том дне. Когда-то, очень давно.
Я молча смотрел на графа, не ведая, что и ответить. Зная Калиостро, я внутренне был готов не верить ни единому его слову, воспринимая все таинственные выкрутасы его речи в качестве абстрактного словесного мусора, но взгляд… Его темные итальянские глаза были чисты, как воздух морозной ночью, поневоле заставляя вслушиваться в смысл сказанного. Конечно, мне приходило в голову, что нечто подобное может произойти. Что Екатерина отошлет своего свежеиспеченного флигель-адъютанта с глаз долой, куда-нибудь туда, где оному будет проще держать язык за зубами. Но чтоб вот так вот… У меня не было сомнений, граф знал, о чем говорил.
– Желают ли господа ужинать? – заглянула в мои апартаменты горничная.
– Да, дорогая, – кивнул Калиостро. – Господин подполковник очень устал за сегодняшний день, а потому не забудь прихватить бутылочку хорошего коньяка. Так что, милорд Вальдар, записывайте меня волонтером. Не бойтесь, я не буду вам обузой. Мои медицинские познания вам известны, к тому же я неплохо разбираюсь в военном деле. Тем более что мой патент испанского полковника может быть весьма полезен, когда через два года Испания вступит в войну против Англии на стороне Франции.
В последнюю неделю апреля армия Пугачева начала прибывать в митавский лагерь. Здесь ее ждал двухнедельный отдых и дальнейшая отправка в неведомую доселе Русь Заморскую – землю, где реки текут молоком, где краюхи хлеба растут на деревьях и где, по уверению местных сказителей, до сих пор скитается, не слезая с боевого коня, могутный казак Илья Муромец. Уж и не знаю, кто был автором этой байки, но, прохаживаясь вечером между казацкими кострами, я четырежды слышал складную историю о том, как прогнал хоробрый богатырь Илья Муромец Тугарина-царя за море-окиян да обвалился под копытами его гром-коня каменный мост, держащий земли, да с тех пор и нет пути назад защитнику земли Русской от злого ворога.
Насколько я мог понять, под мостом, держащим земли, подразумевался гипотетический перешеек на месте нынешнего Берингова пролива, поскольку до того маршрут отступления Тугарина-царя пролегал через леса темные, реки широкие, мимо озера хрустального да гор огненных, по снежному полю в зелен край.
С каждым днем войск в лагере становилось все больше. Встречая идущие ровным строем с песней казачьи полки, я не мог не дивиться произошедшему за последние месяцы чуду. Особое же удивление ждало меня, когда в один прекрасный день мне довелось присутствовать на учебных стрельбах пугачевской артиллерии, возглавляемой бывшим генерал-фельдцехмейстером России, бывшим фаворитом государыни Григорием Орловым.
Еще недавно двадцать четыре разнокалиберные пугачевские пушки, вывезенные из захваченных крепостиц, стреляли больше для шуму, чем в цель. Теперь же выросшая почти в три раза корпусная артиллерия, состоявшая из двенадцати– и шестнадцатифунтовых единорогов и пудовых мортир, выполняла сложнейшие маневры, как сопровождая огнем движение полевых частей, так и массируя огонь батарей на заранее указанных целях. Я любовался, как лихо снималась с передков конно-артиллерийская батарея, в упор осыпая картечью условного противника, как сквозь еще не рассеявшийся дым с гиком и свистом бросалась в атаку неудержимая казачья лава.
Григорий Орлов, еще недавно преуспевавший в паркетных маневрах, в одной рубахе, без камзола, носился меж батарей от орудия к орудию, что-то объясняя, указывая, беседуя с новоявленными канонирами и фейерверкерами. Казалось, он был абсолютно счастлив своим положением и менее всего сейчас напоминал вчерашнего придворного баловня. Наличие же рядом с ним молодого поручика графа Алексея Бобринского, похожего на генерал-фельдцейхмейстера как две капли воды, прибавляло ему сил и без того немереных.
Калиостро не соврал, через два дня после нашей встречи взмыленный фельдъегерь привез из Петербурга пакет с именным приказом, в котором его высокоблагородию подполковнику Камдилу оказывалась высокая честь представлять ее императорское величество при экспедиционном корпусе князя Заволжского, особо при этом надзирая за известными мне персонами. «Вот уж не было печали», – пробормотал я, прочитав высочайшее повеление.
– Участь самой толстой крысы, – похлопал меня по плечу Лис, – затыкать собой пробоину в судне. Обычно после этого корабль перестает тонуть. Шо я тебе скажу: между молотом и наковальней было бы спокойней.
Я с укором посмотрел на боевого товарища. Можно подумать, мне самому это было неизвестно!
Вскоре вся армия уже находилась в лагере. В порту Риги уже покачивались на волнах десятки прибывших английских транспортов, мы ждали лишь прихода обещанной Екатериной эскадры сопровождения для того, чтобы отправиться в путь.
По вечерам в офицерском собрании, просторном, специально для этой цели выстроенном блокгаузе, скапливалась критическая масса казачьей старшины и приданное ей в усиление масонствующее офицерство. Лишенное привычных десятков частных повозок в обозе, оно как-то удивительно воспряло духом и перестало напоминать барствующих сибаритов при армии. Как я успел заметить, это вообще удивительная черта русской армии: умение переходить едва ли не в одно мгновение из состояния декоративного в состояние боеспособное.
В офицерском собрании была разрешена карточная игра. Однако, невзирая на это разрешение и на общее карточное поветрие, дело не шло. Слово за слово, понтировка перерастала в импровизированные военные советы. Порой оживленно вещавшие перед внимательной аудиторией ораторы, сопровождавшие свои речи бурной жестикуляцией, так и продолжали сжимать в кулаке игральные карты. Так было и в этот день.
– …При благоприятной погоде, а летом погода в Атлантике на этих широтах обычно благоприятна, мы прибудем на место приблизительно через два – два с половиной месяца. Можем ли мы рассчитывать, что к этому времени Салават Юлаев уже преодолеет Берингов пролив? – вещал граф Орлов-Чесменский, вычерчивая на висевшей тут же навигационной карте пути следования нашей эскадры.
– А что с Салаватом Юлаевым? – Я наклонил голову поближе к уху сидящего рядом Лиса.
– А что с ним станется, все в порядке. Когда в последний раз виделись, был вполне здоров, – не оборачиваясь, бросил Лис.
– Я имею в виду, что еще за история с форсированием Салаватом Юлаевым Берингова пролива?
