пленнице. Это я вам обещаю.
Честно говоря, мы, японцы, не понимаем, отчего вы, европейцы, так дорожите своими… – Азуми старательно углубился в недра памяти, силясь подыскать подходящее слово. Просто «женщины» здесь не годилось, среди них имелись вполне почтенные матери и жены. Пленница же, по сей день незамужняя, и в то же время не гейша, по-японски значилась «урэнокори», то есть «залежалый товар». Но говорить такое воину, с которым предполагаешь скрестить клинки, непристойно, и, стало быть, не подобает самураю.
– Давайте быстрее! – без оглядок на этикет досадливо произнес Лунев. – Михаил Георгиевич, надеюсь, вас не затруднит сразиться с этим господином?
– С превеликим удовольствием! – кивнул конногвардеец.
– Что ж, тогда извольте. – Азуми поднял руки и хлопнул, подавая сигнал приблизиться остановившимся вдали помощникам. – Но помните, если вы попытаетесь отбить женщину, она умрет. И сколько бы вам ни осталось жить, ее смерть будет лежать на вас.
Чарновский промолчал. Он глядел, как приближается один из воинов «Черного океана» с большим длинным свертком в руках.
– Это катаны, – перехватив взгляд ротмистра, пояснил Азуми. – Надеюсь, вам знакомо это оружие?
– Конечно! – с усмешкой проговорил конногвардеец. – Кто ж не читал «Пять колец» старика Миямото Мусаси?
– Вот и прекрасно. Я рад, что вы читали его трактат, – кивнул самурай. – Значит, теперь у меня не будет ощущения, что я вызываю вас на бой неведомым вам дотоле оружием.
– Сердечно за вас рад! – хмыкнул Чарновский.
– Надеюсь, вас также не смутит, – продолжал майор, – если присутствующая здесь дама полюбуется нашим поединком?
– Старый мошенник Мусаси, выходивший с легким деревянным бокеном против тяжелой катаны при том же уровне мастерства, помнится, не применял таких изысканных приемов. Тут вы пошли дальше учителя.
– Вы хотите меня оскорбить?
– Я хочу вас уничтожить.
– Оружие! – резко скомандовал Азуми, протягивая руку к приоткрытому чехлу, из которого выглядывали обтянутые акульей кожей рукояти катан.
– И кто ж это удумал к абордажным саблям такие длинные ручки приделывать?! – Чарновский выдернул из ножен катану и крикнул, становясь в позицию. – Хаджиме!
–
– А ну, бросайте сабли! – Из машины, расправляя затекшие плечи, быстро выбрался еще один человек, с длинной черной нечесаной бородой, в распахнутом тулупе, вопиюще непохожий на особу, которой подобало бы разъезжать в автомобиле из императорского гаража.
Глаза Мацумото Азуми гневно блеснули. Его лицо оставалось холодно-надменным, как требовал кодекс Бусидо от истинного самурая при общении с длинноносыми варварами, но приказов, а уж тем более требующих от воина бросить оружие, он терпеть был не намерен. Йайдо – утонченное искусство выхватывания клинка, несомненно, было коньком майора Азуми, слывшего в Японии прекрасным мастером меча. Не успел крик Григория Распутина вернуться эхом, как благородный клинок, блеснув в свете фар облачным узором «яхадзу»[37] на режущей кромке клинка, устремился за очередной жертвой.
– Ших! – Легкое шуршание ознаменовало поражение одной из целей.
– А-а-а! – Ближайший к Азуми телохранитель Старца рухнул на снег, прижимая окровавленную руку к телу. Чуть в стороне от него на снегу осталось лежать отрубленное запястье с зажатым револьвером.
– Кия! – Резкий выдох и новый удар. Практически никто из окружающих и понять не успел, так быстро это случилось: острейшее лезвие катаны с силой опустилось на шею Григория Распутина и, точно стекло от попавшего в него камня, разлетелось осколками. Мгновение спустя выстрелы телохранителей грянули слитным залпом, разрывая грудь майора Азуми и отбрасывая его на снег уже мертвым.
– На колени! – рявкнул неуязвимый Старец и шагнул в сторону Лаис. Охранявшие ее японцы пытались было преградить ему путь, но разлетелись в одно мгновение, точно поленья от разрубленного напополам чурбака. Кровь, окрасившая места их падения, не предвещала им ничего хорошего.
Еще одно движение, крик Лаис, крик Чарновского, яростный приказ Лунева – как-то вдруг сразу утонувшие в громовом нечеловеческом хохоте.
С полуночи, с момента появления известий от коллежского асессора Снурре, поручик Вышеславцев и вся его группа были на ногах, обходя все подозрительные жилища близ Ораниенбаума. Конечно, можно было предоставить эту работу местной полиции, но всякому было известно, что городовые за умеренное подношение и черта на колокольне пропишут. А потому жандармы не знали устали, носясь по заметенным улицам от порога к порогу.
Порою случались конфузы. Так, некий доброхот поспешил сообщить поручику, что на съемной даче в Мартышкино обитает некий подозрительный азиат. Подозрительным азиатом на беду оказался камергер двора князь Темирхан Кунгушев, решивший уединиться от мирской суеты с молодой супругой другого камергера.
Однако, в конце концов, настойчивость жандармерии была вознаграждена. В личном доме капитана Сафронова-2, сдаваемом внаем, им открыл слуга-маньчжур. Первоначально он утверждал, что хозяева его давно уехали. Однако тщательный осмотр дома и методы «реалистичного устрашения», примененные к перепуганному бедолаге, заставили того сознаться, что хозяин отбыл всего полчаса назад, а вслед за ним отправились еще два приятеля его господина с молодой девушкой и свертком, в котором находились боевые мечи.
По словам несчастного прислужника, в речи офицеров между собой звучало слово «парк». Именно туда и устремился Вышеславцев со своей командой. Освещая дорогу фонарями, жандармы, рассыпавшись цепью, начали движение в глубь парка. Ноги их по колено вязли в снегу, но они шли, не останавливаясь, готовые хватать, стрелять, рубить любого, на кого укажет командир. Спустя минут десять поручик разглядел стоящий автомобиль с включенными фарами и несколько людей, суетящихся вокруг него. Затем раздался крик, выстрелы.
– За мной! – скомандовал поручик, на бегу выбирая себе мишень.
Темнота мешала ему целиться. Лишь возвышающийся надо всеми Чарновский выделялся на общем фоне. Что произошло дальше, понять было невозможно – какой-то общий крик, хохот. Поручик только и успел заметить, как от машины будто бы отделилась еще какая-то фигура и тут же упала в снег.
Дальнейшее и вовсе было выше его понимания: он увидел, как там, где стоял мотор, вдруг грянул взрыв, и вдруг осознал, что прямо на него по воздуху летит, вращая колесами, переворачивающийся автомобиль… Не понимая, что делает, Вышеславцев упал наземь, закрывая голову руками. Он уже не видел, как разлетелись, подобно стае перепуганных воробьев, стоявшие на аллее люди, да и вообще сейчас ничего не видел.
Распутин нащупал серебряную цепочку на груди Лаис и теплый, даже среди зимнего мороза, перстень. Рывок. Девушка вскрикнула от боли, но замочек тонкой работы не выдержал, отдавая в руки Старца перстень с шестилучевой переплетенной звездой и таинственными письменами по ободу.
– Вот и все! – с хохотом заорал Григорий Распутин.
– Вот и все! – с хохотом вторил ему Хаврес.
Одно маленькое движение – древний перстень скользнул на указующий перст Старца.
– Я дарую тебе этот мир! – Голос Хавреса грянул в голове Распутина, точно совсем рядом взорвался целый артиллерийский склад. Он широко раскрыл рот, глаза выпучились, едва не выскакивая из орбит. Жгучая боль окатила все тело. Он хотел упасть, но не смог. И не смог бы уже ничего, поскольку в теле, принадлежащем миг назад Григорию Распутину, от него самого более не осталось ничего.
– …Господин обер-лейтенант, обнаружен шум винтов.
