– Получилось что-нибудь евразийское? – предположил Матвей.
– Да нет. Господина Дугина от этого процесса изолировали. Занимались государственной идеей политологи, философы, историки. Собирали конференции. Освоили выделенный на это дело бюджет. И пришли к выводу: государственная, как и национальная, идея не может возникнуть «сверху». Ее создаст сама жизнь. Снизу.
– За выделенный грант хотя бы поблагодарили? – усмехнулся Матвей.
– Не в курсе. По-моему, нет. Так или иначе, воз все еще там. Сейчас у нас новый премьер, имейте в виду, он человек энергичный и сильный. Его не устраивают сказки про рост национальной идеи снизу.
– Он хочет перед Миллениумом обрадовать граждан России новой государственной идеей?
– Ну, не так все просто. За месяц ее не создать. Пока задача ставится более простая – найти предметы национальной гордости. Документированные и подтвержденные. Умело сообщить о них в средствах массовой информации. Вписать в школьные учебники.
– Может быть, я скажу банальную вещь, но для того, чтобы народ гордился Россией, он просто должен жить лучше. Зарабатывать, ездить по миру.
– А вот повышать благосостояние сограждан мы вас не просим, – улыбнулся Владимир Николаевич. – Пусть этим занимаются другие. И вообще, что за механистический материализм такой! Даже Ленин понимал, что пролетариям нужна идея и руководящая сила. Иначе все обернется бунтом – бессмысленным и беспощадным. Вот и сейчас России требуется идея.
– Где я должен искать примеры для национальной гордости? – помолчав, спросил Матвей.
– Возможно, вы уже нашли кое-что. Иначе вас сюда бы не пригласили, – вновь вступил в разговор Сергей Сергеевич. – В статьях вы писали о скрытой духовной истории России. Мало кто говорит об этом предметно, а не вообще, ради красного словца. Не думайте, что вы – единственный, кого мы подключили к этому проекту. Историю российской благотворительности или неизвестных военных побед нам воссоздадут. Хотелось бы, чтобы конкретно вы сосредоточились именно на том, о чем писали в статьях.
Сергей Сергеевич внимательно посмотрел на Матвея. Журналист поежился: с таким откровенным недоверием его не разглядывали давно.
– Вы уверены, что хотите поручить это мне? – не выдержал он.
– А у вас в этом есть сомнения? Зачем бы мы вас сюда позвали?
Матвей растерялся.
– У меня возникло впечатление…
– Ложное, – мягко остановил его Владимир Николаевич. – Сергей Сергеевич прав. Просто так мы ваше драгоценное время занимать не стали бы. Поверьте, прежде чем договариваться о встрече, мы постарались узнать вас поближе. Мы знаем, кто ваш отец. Сочувствуем несчастью, случившемуся семь лет назад с матерью. Знаем, где вы служили, от какой награды отказались. В курсе, что сейчас вы один, без спутницы жизни. Мы всегда готовимся к подобным разговорам.
Матвей впервые неприязненно посмотрел на чекиста с барской внешностью.
– Бросьте, не сердитесь! – ладони Владимира Николаевича скользнули по бородке. – Не хотим вас обижать и обескураживать. Наоборот, стараемся показать вам, что играем с открытыми картами. Что наше предложение следует принять. От таких предложений не отказываются. Подумайте – какая интересная и благородная задача стоит перед вами! Да вы прямо сейчас, в этом кабинете, входите в историю!
От входа в выставочный зал на Крымском валу тянулась змейка очереди. Медленно падал снежок, картина была почти патриархальная: в конце семидесятых такие же очереди на Крымском валу стояли во время выставок каких-нибудь скандальных, но разрешенных деятелей культуры – вроде Ильи Глазунова. Матвей в те годы, что называется, пешком под стол ходил и не мог проникнуться настоящей ностальгией, но эта картина напомнила ему фотографии из семейного альбома. Одна была снята как раз напротив Крымского вала: улыбающиеся родители на фоне падающего снега и темнеющего выставочного зала. Красивые и веселые. Карьерный офицер госбезопасности и молодая кандидатка наук, филолог, которой сулили прекрасное научное будущее. Оба приехали в Москву в юности, оба завоевали себе положение в этом российском Вавилоне. Как бы сложно им ни приходилось, не вымещали друг на друге свою озлобленность на внешний мир. Даже в начале девяностых, когда страна повалилась в тартарары, Матвей не видел их угрюмыми или раздраженными. В его родителях был природный заряд сил и оптимизма – что не всегда шло им на пользу. И уж точно не было на пользу Матвею. Когда его мать погибла в октябре 93-го, были разбиты не только розовые очки, сквозь которые родители приучали его смотреть на мир; казалось, рухнул и сам мир. Выбираться из развалин того года было очень сложно. Настолько сложно, что Матвей предпочитал не вспоминать об этом.
Вот и сейчас он стряхнул с себя оцепенение осени 93-го, решительно прогнав тяжелые воспоминания, и направился к служебному входу.
Его целью была осенняя книжная ярмарка, а точнее – презентация скандальной книги о российской истории, которая должна была начаться через несколько минут. Приходилось спешить, так как разговор в кабинете Владимира Николаевича (или это был кабинет Сергея Сергеевича?) растянулся на несколько часов. Матвей согласился с предложением Компетентных людей довольно быстро, поэтому речь в основном шла о деталях его задания. Выяснились любопытные подробности: в органах было немало людей, увлекавшихся идеями Фоменко и подобных ему фантазеров на темы русской истории. Причем на довольно высоком уровне.
– После распада СССР и наступления полного, извините, болота, в которое превратилось СНГ, после неудачи в Чечне грандиозное прошлое России стало для них любимой игрушкой, – досадливо морщась, говорил Сергей Сергеевич. – Некоторые просто тешат себя мечтой, а ведь многие верят искренне. Готовы, например, найти деньги на новый школьный учебник по истории России. Представляете, что там наваяют?
Были в органах люди и совершенно противоположных, так сказать, критических взглядов. Эти полагали, что никакого великого прошлого не было – ни в фантастическом, ни в официальном вариантах.
– Они предлагают забыть об огромной, рыхлой, вечно запаздывающей за ходом истории азиатской державе и как можно быстрее слиться с Западом. Если уж называть вещи своими именами, по их мнению, спасти Россию – значит побыстрее перестать быть Россией, – Владимир Николаевич поглаживал бородку, пока говорил это. – Так что даже в наших рядах есть раскольники. В том числе влиятельные. Будем надеяться, что наши внутренние разборки вас не коснутся. Но неожиданности могут произойти. На то они и неожиданности, не правда ли?
Матвей дотронулся рукой до кармана, где лежали визитные карточки с телефонами его собеседников. Мобильных номеров они не оставили, но просили звонить на служебные без всякого смущения.
На книжную ярмарку Матвей приехал одновременно взбудораженный и недоумевающий. Задача была интересной и как будто благородной. Апология настоящей русской истории – чем не средство прославиться! Заодно улучшив карму.
Однако в процессе разговора Матвей ощутил некоторые недомолвки, о которых в свободную минутку стоило подумать.
В импровизированном зале для презентаций народа оказалось не слишком много. Несколько знакомых журналистов, рецензент из «Книжного обозрения», пара литературных критиков – вот и все «звери», которых удалось заманить издателям. Остальная публика состояла из случайных посетителей выставки, привлеченных видом бутербродов с сырокопченой колбасой и батареи пластиковых стаканчиков, явно томящихся в ожидании дешевого шампанского, а также из приятелей автора, готовившихся исполнить роль клакеров.
Автор, грузный мужчина с одутловатым лицом и неопрятной рыжей бородой, попивал минералку, оценивающе оглядывая собравшийся люд. Рядом с ним сидел не то директор, не то главный редактор издательства, рискнувшего выпустить его опус, – человек совершенно невзрачный, к тому же смущавшийся того, что оказался в центре внимания. «И дает же Господь таким людям деньги», – вздохнул Матвей.
Книга вышла, что называется, «под выставку», поэтому в большинстве своем присутствующие знакомы с ней не были. Автор вначале без энтузиазма, а потом все более возбуждаясь от собственных слов, стал пересказывать ее содержание.
Опус назывался «Отсутствующая Россия». С самого начала бородач огорошил слушателей, сообщив, что России никогда не было.
