гипертоников, когда повышается давление. На подсудимого Елена взглянуть не решилась. После оглашения вердикта судья поблагодарила присяжных и объявила, что вынесет приговор через три дня.
Аня и Борис Емельянов подошли к стеклянной клетке, в которой сидел Алексей.
– Мы будем бороться дальше, – сказала Аня. – Подадим кассационную жалобу. С присяжными что-то не так.
– ФСБ отомстила мне за то, что я не согласился признать свою вину. Но я не жалею. А присяжные… И правда, Аня, сегодня, они совсем не такие, как раньше. Я смотрел на них все эти дни во время процесса, и по глазам, по лицам видел, что они на нашей стороне. А сегодня, после трехдневного перерыва, это уже другие люди. Потухшие. Раньше в их взгляде я видел сочувствие и интерес к себе. Сегодня все было иначе: они отводили глаза.
Конвойный подошел к клетке и попросил адвокатов заканчивать беседу. Пришло время везти подсудимого в тюрьму.
– До свиданья, Алексей. Я приду к тебе завтра, – пообещала Аня и вышла в коридор, где ее окружила толпа журналистов.
Борис Емельянов предложил всем выйти на улицу.
– Мы проиграли. Но почему? В чем мы ошиблись? – Аня почти кричала, допытываясь у адвоката Емельянова, пока они спускались по лестнице горсуда.
– Мы ни в чем не ошиблись. Просто контора нас переиграла. У меня нет доказательств, но я чувствую, что они подобрали коллегию присяжных из своих людей. Остается небольшой шанс отыграться в Верховном суде на кассации, если мы докажем, что при подборе присяжных был нарушен закон. Нужно найти на них компромат.
– Я не хочу больше быть адвокатом, – сказала Аня и заплакала.
Мы сидели у меня на кухне. Дома никого не было. Муж и сыновья ушли на работу, а дочка в школу.
Аня пыталась взять себя в руки. Но плакала, как плачут маленькие девочки, которых кто-то очень сильно обидел. Она очень долго себя сдерживала. Но рано или поздно ей нужно было снять с себя этот груз и освободиться.
– Наша профессия становится совершенно бессмысленной. Какой толк от моей работы, если итог судебного процесса заранее предрешен и адвоката используют для создания видимости состязательного процесса? Почти всегда судья играет на стороне прокурора. Знаешь, договариваясь с адвокатом, клиенты все чаще спрашивают: «А у вас есть выход на судью? Сколько нам будет стоить оправдательный приговор? Сколько надо заплатить, чтобы дали “ниже низшего”?» Когда объясняешь, что я в суде занимаюсь защитой, а не передаю деньги в конвертах для заинтересованных лиц, некоторые клиенты не понимают. И отказываются от моих услуг.
– Подожди. Еще не все потеряно. Если удастся доказать, что Летучего судила незаконная коллегия присяжных, Верховный суд отменит приговор и дело будет пересмотрено, – я попыталась привести Аню в чувство, хотя прекрасно понимала, что она права и дело Летучего они проиграли.
– Верховный суд приговор не отменит. В осуждении Алексея заинтересовано слишком могущественное ведомство. На наши аргументы Верховный суд не обратит внимания. Пресса покричит-покричит и перестанет. Из-за Летучего никто на улицы не выйдет. Юридическое сообщество уже давно смирилось с существующим порядком вещей. И адвокаты тоже приспосабливаются. Кто-то носит деньги для судей и следователей в клюве, подобно аистам. Кто-то старается честно и профессионально защищать клиентов. А судьи – вообще зависимая братия. Их лояльность покупают привилегиями, квартирами, повышением зарплат. Кроме того, известно, что судьи на всех уровнях берут взятки. И непонятно, как изменить эту порочную практику. Знаешь, почему они почти не выносят оправдательных приговоров? Боятся, что их заподозрят в коррупции… На меня судьи уже давно смотрят как на сумасшедшую, особенно когда я напоминаю им о Европейской конвенции по правам человека. «Мы – судьи национального суда, у нас свой уголовно-процессуальный кодекс, что вы тут нам талдычите о Страсбурге», – говорят они.
Глава семнадцатая. Журналистское расследование
Аня передала мне список присяжных заседателей, отобранных для процесса по делу Летучего. Листок бумаги формата АЗ с графами: фамилия, имя, отчество, возраст, профессия.
В списке всего 31 человек. Стороны отобрали четырнадцать присяжных (двенадцать основных и два запасных). Среди кандидатов, которых они забраковали, было несколько человек, признавшихся, что они когда-то работали в правоохранительных органах или органах ФСБ. Попросила самоотвод реставратор икон. «Будучи православной христианкой, я не могу взять на себя ответственность за чужую жизнь», – заявила она. Ее слова записал кто-то из адвокатов, пометив: «Есть мотив!» Сторона обвинения отвела 30-летнего студента факультета журналистики, а главный врач психоневрологического диспансера взял самоотвод.
В результате получилась та коллегия присяжных, которая и вынесла вердикт ученому. Я решила встретиться с этими людьми и попробовать понять, почему они были столь единодушны. Я была уверена, что здравомыслящие люди без принуждения не смогли бы вынести по такому делу обвинительный вердикт.
Сначала я пыталась разыскать координаты присяжных через поисковые системы Интернета. Нашла телефоны двух бизнесменов. Потом купила базу данных МГТС и обнаружила там телефоны остальных присяжных.
Первый, кому я позвонила, был Роман Брюн. Он оказался главой крупной российско-американской фирмы.
– Ничего о деле Летучего я вам рассказывать не стану, – заявил он. – Я дал подписку о неразглашении.
Я настаивала, убеждая, что не собираюсь расспрашивать о деталях конкретного судебного процесса. Я очень долго и путано объясняла, что меня интересуют лишь вопросы общего характера, связанные с институтом суда присяжных в России.
– Вы меня не уговорите. Я слишком хорошо знаю, что такое российский суд, поэтому разговаривать с вами ни о чем не стану, – отрезал Брюн.
Тогда я поняла, что надо менять тактику поведения. Для каждого присяжного нужно придумать свою маленькую легенду. Нужно усыпить их бдительность и заставить пойти на контакт. В списке кандидатов в присяжные значился некий Александр Дружинин, генеральный директор крупной компании по очистке питьевой воды. Я решила с ним встретиться. Позвонила, представилась и сказала, что хочу написать статью о его фирме. Дружинин предложил созвониться через несколько дней. И действительно, через неделю он сам позвонил и назначил встречу.
Это было очень странное интервью. Я так и не поняла, кто кого интервьюировал: я Дружинина или он меня.
Его фирма располагалась в Химках, в помещении бывшей военной казармы за большим высоким забором со следами колючей проволоки. Охранник отвел меня в кабинет директора. Дружинин оказался коренастым господином с повадками военного.
Уже в самом начале разговора я призналась, что не собираюсь писать о его бизнесе. Я честно сообщила, что меня больше интересует пережитый им опыт присяжного заседателя.
Дружинин, впрочем, совсем не удивился такому повороту событий. Он, похоже, был готов к этому разговору.
– Почему вы, глава крупного представительства, не отказались от участия в коллегии присяжных? – начала я, расположившись в кресле напротив него.
Я поняла, что записать интервью на диктофон не получится. Решила положиться на свою память.
– Вы, как и все остальные кандидаты в присяжные, имели право на самоотвод. Люди вашего положения, как правило, вообще не являются по судебной повестке, выбрасывая ее в помойное ведро. Почему же вы все-таки согласились?
– Знаете, Елизавета Федоровна, я не так воспитан. Это уже не первая судебная повестка, которую я получил за последнее время. На этот раз я решил не отказываться. Должен же кто-то выполнять свой гражданский долг. Что касается суда присяжных, то я вовсе не разделяю вашего восторга. Это суд домохозяек, ничего не смыслящих в юриспруденции. Могут ли они рассматривать дела государственной важности, как, например, то дело, в котором принимал участие я?
– Почему вы говорите о домохозяйках? В коллегии присяжных, в которой вы состояли, насколько я знаю,
