домохозяек было не так-то много.
– Вы слишком много знаете, Елизавета Федоровна…
– Что повлияло на ваше решение: адвокаты подсудимого были недостаточно убедительны? Аргументы гособвинителей показались вам более весомыми?
– No comments, уважаемая. Я, как и другие присяжные, дал подписку о неразглашении тайны совещательной комнаты. Если я нарушу эту тайну, то меня могут наказать. Мне это ни к чему. А вообще-то, чего вы так волнуетесь из-за этого ученого? Его судьба, по-моему, уже никого не интересует, кроме вас. Да, ему дали пятнадцать лет. Ну и что? Сам виноват. Ему и на следствии, и на суде предлагали признать вину, подтвердить, что он встречался с американскими шпионами. Он почему-то заупрямился. А зря: был бы сегодня на свободе. Честно скажу: он произвел на меня довольно жалкое впечатление.
– Александр Владимирович! Вы же слышали, он не имел доступа к секретной информации. – Я решила, что надо попробовать говорить с ним откровенно, может, размягчится и станет более разговорчивым. – Все, что он рассказывал иностранцам, основывалось на открытых источниках, на статьях из газет и журналов. Более того, эксперты не подтвердили, что он сотрудничал с агентами иностранной разведки. Мне кажется, те, кого следствие называло шпионами, были просто проходимцами, которые покупали у него открытую информацию, продавали ее своим заказчикам, а когда запахло жареным, растворились бесследно, – продолжала я, хотя уже не очень-то расчитывала на успех.
– No comments. Вы всё пытаетесь заставить меня говорить об этом судебном деле. Но я не буду. Я вообще не люблю правозащитников. Я не доверяю им из-за той позиции, которую они заняли во время войны в Чечне. Государство защищало там свои интересы, а правозащитники полезли со своими правами человека. Вот, например, Сергей Ковалев, кого он защищал в Чечне? Шамиля Басаева. Вот и получается, что все эти правозащитники, по сути дела, те же самые шпионы. Начнем с того, что они получают от Запада гранты и берутся защищать кого ни попадя. Мой дед и дед моей жены были расстреляны во времена Сталина. То были годы настоящих репрессий, не чета нынешним. Но это совсем другое дело. Да и время сейчас совсем другое. А вы, кстати, как относитесь к Путину? Не считаете, что он слишком вмешивается в дела бизнеса?
Я оторопела. Я совсем не ожидала, что мне придется отвечать на подобные вопросы. Похоже, беседа о суде присяжных начала приобретать какое-то странное направление.
– Я в бизнесе не очень-то разбираюсь.
– Ну да. Вы занимаетесь жертвами судебного произвола. А сами-то не боитесь оказаться в тюрьме? – Голос Дружинина вдруг показался мне каким-то зловещим.
– Вообще-то нет. Я ведь ничего противоправного не совершаю. С какой стати вы меня тюрьмой пугаете?
– Я не пугаю, – хихикнул мой собеседник. – Просто в жизни всякое бывает.
Я поняла, что ничего существенного из него выудить не удастся. А продолжать разговор о «жалком» Алексее Летучем и плохих правозащитниках мне стало неинтересно и даже противно.
– А почему, собственно, вы интересуетесь присяжными? Ваш главный редактор одобряет такую деятельность?
– Мой главный редактор вполне одобряет. А вообще-то я работаю на себя. Может быть, когда-нибудь напишу детективный роман о присяжных заседателях.
– Это будет очень скучная книга, – возразил Дружинин. – Не советую.
Я решила, что пора уходить. На прощание Александр Владимирович пожал мне руку и попросил передать привет моей подруге адвокату Сваровской.
По дороге домой, в маршрутном такси, я по памяти записала свой разговор с ним. Потом, сидя за компьютером, анализируя этот разговор, я поняла, что Дружинин знает не только о моей дружбе с Аней Сваровской; он знает обо мне гораздо больше, чем я о нем.
Потом навела справки и выяснила, что Александр Дружинин заканчивал военное училище и имел отношение к спецслужбам. Вероятно, при отборе присяжных он намеренно скрыл подробности своего прошлого.
Аня Сваровская объяснила, что в Верховном суде отменить обвинительный приговор, вынесенный после вердикта присяжных, практически невозможно. Для этого нужно доказать, что коллегия присяжных была собрана с нарушениями закона и присяжные не имели права выносить вердикт. У адвокатов не было доказательств, что присяжных созывали не по закону и что они были заранее заточены под обвинительный вердикт. Но они нигде не могли найти опубликованный список присяжных заседателей для городского суда. По закону, он должен был появиться в «Вестнике мэрии» в начале года. Шел апрель, а его так и не опубликовали. Я попросила депутатов городской Думы найти мне этот список. Все они отказались, ссылаясь на разные причины. Один из них признался, что, хотя список не засекречен, подобраться к нему довольно сложно. В редакции «Вестника мэрии» задержку с публикацией списка объяснили техническими причинами.
Излагая одну и ту же легенду, что я – социолог, и телефон присяжных мне дали в суде, я продолжала их обзванивать. Большинство из них отказывались говорить, объясняя, что опыт был не очень приятным и сказать им нечего. Уборщица из жэка Валентина сначала согласилась и даже пригласила меня к себе домой. О времени, проведенном в суде, она вспоминала с явным удовольствием и подчеркнула, что в коллегии присяжных кроме нее собрались очень серьезные люди. «Я одна – простая баба Валя туда затесалась», – призналась она мне по телефону. Судя по всему, угрызения совести ее не мучили. Правда, во второй раз, когда я позвонила, чтобы узнать, когда же можно к ней приехать, баба Валя уже разговаривала с опаской и заявила, что ей «посоветовали с социологом не встречаться и ничего не рассказывать».
Глава восемнадцатая. «Это похоже на службу в горячей точке…»
Валерий Иосифович Механик был в списке присяжных под номером 5. Прочитав его краткую биографию: «Ученый-математик, пенсионер, 64 года, часто ездит заграницу. На 26 апреля назначена очередная командировка», я решила, что с ним точно каши не сваришь. Поэтому я удивилась, когда оказалось, что «дядечка-ученый» вполне готов разговаривать. Я представилась социологом, собирающим информацию для диссертации о суде присяжных и о его первых шагах в новой России.
– Я охотно пригласил бы вас к себе домой, если вас не смутит беспорядок в моей холостяцкой квартире, – с дотошностью математика объяснял мне Механик. – Не сегодня завтра у меня должны менять батареи. Так что нашему разговору вполне могут помешать. Вы приготовьте свои вопросы, пошлите их по факсу, чтобы я был готов отвечать, – попросил он.
Я быстро сочинила пятнадцать вполне нейтральных вопросов о суде присяжных, о роли адвокатов, прокуроров, судьи. Мне не терпелось увидеть Механика. Мне казалось, что поговорив с ним, я пойму, что происходило в совещательной комнате и почему двенадцать присяжных послали Летучего на пятнадцать лет в лагерь строгого режима.
Валерий Иосифович жил в двухкомнатной квартире в блочном доме недалеко от Марьиной рощи. Поздоровавшись, он сразу пригласил меня пройти в одну из комнат. Это был настоящий музей. Механик с лихвой оправдывал свою говорящую фамилию: вся комната была заставлена астролябиями – старинными приборами для изучения звездного неба, которые сами по себе являлись произведениями искусства.
Валерий Иосифович рассказал, что собирал эту коллекцию всю жизнь и теперь не в силах с ней расстаться. Он уже завещал ее внуку.
– В моей жизни всегда было две страсти – математика и астролябии, – признался он, показывая свои сокровища. – Поэтому и долгой семейной жизни не получилось. Жена сбежала, не выдержав моих увлечений. Дочка изредка навещает, зато внук бывает каждое воскресенье. Простите, я, кажется, отвлекся. Обожаю показывать свою коллекцию. А теперь я слушаю ваши вопросы.
– Вопросы? Но вы ведь получили их по факсу.
Я с интересом разглядывала Валерия Иосифовича. Типичный математик – лысоватый, в очках, с чуть рассеянным взглядом, но с быстрой реакцией.
– Ах, да.
Валерий Иосифович вышел из комнаты и вернулся с блокнотом, в который, судя по всему, он уже переписал мои вопросы и набросал ответы.
– Что ж, начнем. Вы можете спрашивать меня. А я буду отвечать. – Я решила, что сейчас самое время достать из сумки диктофон.
