«Мое вступление в связь с «правыми» произошло в 1930 году. Этому предшествовал целый ряд имевшихся у меня колебаний по основным принципиальным вопросам политики партии, как следствие моей политической неустойчивости и плохой партийности.
Эти антипартийные суждения находили себе выражение при введении нэпа, во время профсоюзной дискуссии, в период коллективизации. Были колебания в вопросе политики в Китае в 1925–1926 годах и частным практическим вопросам…
Эти мои настроения, естественно, приводили меня к дружбе и связям с людьми, становившимися на путь открытой борьбы с партией. Таким, наиболее отчетливым выражением моего отхода от линии партии была сначала дружба по возвращении из Китая с Ламинадзе, а затем и прямая связь с ним в 1930 году, когда он предложил мне поехать на Кавказ в качестве командующего отдельной Кавказской армией.
Эти же мои политические колебания и неустойчивость, ставшие известными Рыкову, позволили Рыкову в 1930 году написать мне антипартийное и антисоветское письмо, которое я от партии скрыл, в котором говорилось о его желании видеть меня во главе вооруженных сил…
По возвращении в 1930 году на ДВосток со мной пытался установить дружбу, связь Перепечко, 1-й секретарь ДВкрайкома… В том, же году, с приездом Дерибаса на ДВосток в качестве начальника управления ОГПУ по ДВостоку, я вскоре сдружился с ним, поделился с ним своими настроениями… Постепенно связи эти расширились. Сначала с Крутовым, председателем крайисполкома, потом в 1931 году с приехавшим на ДВосток Бергавиновым, с которым у меня установились особенно тесные связи… После Бергавинова на ДВосток первым секретарем приезжает Лаврентьев, с которым у меня сразу же восстанавливается завязавшаяся дружба еще на Украине в 1929 году, когда он был членом РВС округа и начальником политического управления округа…
Дерибас, Крутов, Бергавинов, Лаврентьев и Илья Слин-кин привязывали меня к себе еще и тем, что широко использовали мое честолюбие, подчеркивая всюду (на заседаниях, конференциях, съездах) мою исключительную роль на ДВостоке и в гражданской войне, создавая этим мне широкий авторитет в рабоче-крестьянских массах и в армии. Они же спустя рукава смотрели на мое бытовое и моральное разложение, и не только смотрели, но и скрывали от Цека и Наркома обороны, информируя центр не как о моем моральном разложении, а как о временных пьяных срывах…»
(Из собственных показаний В.К. Блюхера, записанных его рукой, от 6 ноября 1938 г.)
Нам сейчас трудно представить себе, чего стоили Блюхеру его собственные показания. Он признает свое вступление в связь с «правыми» еще в 1930 году, признает, что скрыл от партии полученное от Рыкова антисоветское письмо. Но «вступление в связь» с «правыми» называет не иначе, как установление дружбы с людьми, становившимися на путь борьбы с партией, которые привязывали его к себе, используя его честолюбие и подчеркивая всюду его исключительную роль на Дальнем Востоке и в Гражданской войне…
Против Блюхера, как врага народа, свидетельстовали родные, близкие, друзья, единомышленники.
«Вопрос: Что вы можете сказать о вашем бывшем муже В.К. Блюхере?
Ответ: Во время нашей супружеской жизни я видела, что хотя Блюхер был коммунистом, но коммунистических взглядов он не разделял… Он часто хвалил Троцкого, и летом в 1923 году в Ленинграде спорил с моим двоюродным братом Вознесенским Михаилом Александровичем, отстаивая свои троцкистские позиции… Еще в 22-м году в Чите он резко отрицательно говорил о военном командовании в Москве, заявляя: «Посмотрю-посмотрю, возьму и плюну на все, и поеду в Харбин». Я говорила: «И что ты там будешь делать?» Отвечал: «Была б голова, а работа всегда найдется. За границей меня ценят правильнее, чем в СССР…»
(Из протокола допроса Покровской Г.П. от 24 октября 1938 г.
Допрос вели старший лейтенант госбезопасности Иванов, лейтенант госбезопасности Щербаков.)
«Вопрос: Вы арестованы и обвиняетесь в антисоветской деятельности. На предыдущем допросе вы отрицали свою виновность. Будете ли вы и сегодня продолжать упорствовать?
Ответ: Нет, я твердо решил рассказать всю правду о своей антисоветской деятельности, но прежде, чем говорить о своих преступлениях против советской власти, я прошу разрешить начать показания об антисоветской деятельности моего брата, бывшего командующего Дальневосточным фронтом Маршала Советского Союза Блюхера Василия Константиновича… Блюхер В.К. состоит в заговоре «правых» с 1930 года, с тех пор, как связался с Ламинадзе и Шацким. В 1931 г. на ДВК создается руководящее ядро в составе Блюхера, Берговинова, Дерибаса, Мезиса. В 1934 году это уже Лаврентьев, Крутов, Дерибас, Аронштам, Лапин, Сангурский, Слинкин, Федько… В 1937 году были арестованы Сангурский, Крутов, Лаврентьев, Грязное, Лапин… К 1938 году сложилось новое ядро: Блюхер, Дерибас, Хаханьян, Покус, Левандовский, Гулин. С лета 1938 года начались аресты, одним из первых из руководящего ядра был арестован Дерибас. Потом аресты Покуса, Левандовского. В.К. Блюхер «гробанул», как он сам выразился, Левандовского и на этом нажил себе капитал, как разоблачитель врагов народа…»
(Из протокола допроса Блюхера П.К. от 28 октября
1938 г.
Допрос вел капитан госбезопасности Кащеев.)
«Вопрос: Вы сделали заявление, что вам известно об участии Блюхера В.К. в контрреволюционной организации. Расскажите об этом подробно.
Ответ: Впервые я узнал о Блюхере, как участнике военного заговора, в начале 1935 года от Гамарника…».
(Из протокола допроса Егорова А.И. от 28 октября 1938 г.
Допрос вели: Берия, Иванов.)
Допросы, допросы… Сколько бы еще их могло быть? Но на двадцать первом они оборвались.
9 ноября в 18 часов 45 минут старший лейтенант Иванов вызвал Блюхера на очередной допрос. После утомительной двухчасовой «беседы» с бывшим маршалом Иванов сделал себе перерыв для отдыха. Оставив с арестованным младшего лейтенанта Головлева, он удалился из кабинета. По показаниям в 1956 году Головлева, в тот вечер, где-то около 22 часов, они пили с Блюхером чай, и Блюхер сказал ему, что писать свои собственноручные показания он на сегодня закончил. В 22 часа 35 минут Блюхер пожаловался на усталость. Головлев вызвал тюремный конвой. Через несколько минут прибыли два конвоира и увели Блюхера.
Головлев уже собрался уходить в свою рабочую комнату, как позвонил телефон. Звонили из санчасти — в 22 часа 50 минут скоропостижно умер арестованный № 11…
В это же время настойчивый телефонный звонок раздался и в кабинете Берии. Своему грозному шефу звонил Иванов.
— Что-то срочное? — недовольно поднял трубку Берия.
— Срочное, товарищ комиссар государственной безопасности 1-го ранга.
Берия встревожился.
— Ну, говори, говори, Иван Алексеевич, что там у вас стряслось, — с раздражением потребовал шеф.
Иванов боялся произнести слово.
Умер…
Кто?! — закричал Берия.
Блюхер…
В трубке — тишина.
— Ты что… что говоришь? А врачи? Пусть оживят, поднимут… Где он сейчас?
— В санчасти.
И снова Берия минуту молчит — остывает. Наконец, произносит:
— Что Хозяину[57] скажем… — Приказывает: — Рапорты мне. Ото всех, кто имел отношение к случившемуся. И экспертизу вскрытия…
Первым рапорт на имя заместителя народного комиссара внутренних дел СССР подал оперуполномоченный младший лейтенант госбезопасности Головлев. Затем — надзиратели Демин, Носенко, Шинкаркин, Биба, дежурный врач внутренней тюрьмы Шакина. В 4 часа утра 10 ноября судмедэксперты Семеновский и Смолтуев представили Берии акт судебно-медицинского исследования трупа заключенного № 11.
Сегодня в 22 часа 50 минут в кабинете врача внутренней тюрьмы скоропостижно умер арестованный № 11.
Смерть последовала при следующих обстоятельствах: в 22 часа 35 минут арестованный № 11 после допроса был взят в кабинете № 422 тюремным надзором для помещения его в камеру.
Арестованный № 11, как обычно, спокойно встал и направился в сопровождении тюремного надзора по коридору. Я собрал документы, осмотрел комнату и направился к себе.
В это время в приемной секретариата мне сообщил дежурный, что меня ищут, что-то случилось с арестованным.
Я направился по коридору 4-го этажа и напротив комнаты № 411 увидел арестованного № 11, сидящего на стуле. Тут же находился тюремный надзор.
Я подошел к арестованному № 11 и спросил, что с ним: арестованный ответил, что ему очень тяжело.
Я приказал немедленно вызвать врача, пришли сразу два вахтера, расстегнули пиджак и рубашку и на руках здесь же 4 вахтера понесли его во врачебный кабинет внутренней тюрьмы.
Арестованный № 11 был положен на койку, был еще жив, и когда ему хотели расстегнуть брюки, он сказал: «Не надо расстегивать»…
Тут же тюремный врач сделал вливание, но арестованный № 11 уже отходил и умер.
