Политическая подготовка войны. В течение четырех веков после разгрома Азии Тамерланом Россия располагала тылом, обеспеченным той политико-экономической прострацией, в которой находились азиатские народы, и могла уделять все свои силы и внимание европейским делам. Но в последней трети XIX столетия в Японии закипела энергичнейшая реформаторская работа, и в 1895 г. Япония, окрепшая и усвоившая завоевания европейской техники, совершила первую, весьма успешную пробу своих сил в войне с Китаем. Энергичное выступление русской, германской и французской дипломатии, опиравшейся на боевые эскадры, вырвало у Японии главнейшие плоды этой войны и не позволило Японии утвердиться на азиатском материке. Японцы склонились перед силой, пропитались еще большей ненавистью к белой расе, в особенности к русскому империализму, и принялись готовиться к новой войне, которая мыслилась как поединок с Россией. Японцы не могли рассчитывать найти себе союзника в Европе, но они сумели заключить с Англией перестраховочный договор: Англия являлась секундантом Японии, не вмешивавшимся в войну Японии с одним государством (Россией), но обязанным выступить на помощь Японии, если бы против нее вступили в войну несколько государств. Таким образом Япония гарантировала себя от нового проявления солидарности европейских государств. Свою армию она, по программе 1896 г., расширяла в 2,5 раза, свой флот — в 3,5 раза; в основном эта программа была уже выполнена к лету 1903 г. В Англии и Соединенных Штатах политика Японии подготовляла почву для размещения займов, от Китая японцы добились позиции дружественного нейтралитета, внутренняя политическая подготовка японского народа и армии была доведена до высокого совершенства.
Николай II, выдвинувший задачу спрямить Великий сибирский путь через Манчжурию, захватить на Великом океане незамерзающую гавань Порт-Артур, втянуть Манчжурию и даже, может быть, часть Кореи в сферу русского влияния и русских интересов, — направлял русское государство к столкновению с молодым японским империализмом. Предстоявшее столкновение с Японией являлось тем более опасным, что политически к этому не были подготовлены не только широкие русские народные массы, не только русская буржуазия, долженствовавшая, казалось бы, откликнуться на династическую попытку к экспансии, но и государственный аппарат — министерства финансов, путей сообщения и, прежде всего, военное министерство. Русский государственный аппарат и буржуазная общественность более чем когда-либо повертывались в конце XIX столетия спиной к Азии под влиянием другого исторического события — франко-русского союза. Русское общественное мнение и все усилия государственного аппарата обращались лицом против Германии, против Тройственного союза; ценой этого наша экономика обильно орошалась капиталами, занимаемыми нами во Франции, и давала обильные плоды. Темп промышленного оборудования России ускорился в огромной степени; железные дороги в 90-х годах строились протяжением до 5 тыс.
Всякое уделение внимания, сил и средств Дальнему Востоку расценивалось, как досадная помеха нашим успехам в Европе. Экономически Россия уже переросла свои политические формы, и грозную обстановку, слагавшуюся на берегах Великого океана, русская буржуазия прежде всего стремилась использовать для того, чтобы ослабить феодальные пережитки и захватить себе долю государственной власти. Не было хуже подготовленной в политическом отношении войны; Николай II оказывался в положении политической изоляции; столкновение с японским империализмом сводилось к династической авантюре; только быстрые, сокрушительные успехи русского оружия могли бы спасти положение. Всякая затяжка, естественно, должна была толкать армию к разложению, государство — к революции. Между тем объективные условия, в которых начиналась война, неизбежно толкали ее на путь измора. Политически война была проиграна прежде, чем раздались первые выстрелы.
Положение не могло быть спасено цветущим состоянием русских финансов, искусно руководимых С. Ю. Витте. Не только территориально, но и экономически Россия в 1904 г. являлась гигантом в сравнении с Японией. Золотой запас русского государственного банка достигал 882,9 млн. рублей, он обеспечивал обращение лишь 580 млн. рублей кредитных билетов; а в Японии золотой запас достигал только 112,5 млн. иен (иена почти равна рублю) и обеспечивал уже значительную массу кредитных билетов — 198 млн. иен. Внешние займы в течение войны, несмотря на ряд тяжелых поражений, царская Россия заключала во Франции (1904 г.) и в Германии (1905 г.) с действительной оплатой не свыше 6,2 % в год; эти внешние займы нужны были России только для оплаты процентов по государственным займам и заказам за границей. Налоги в России были лишь незначительно увеличены. Только начавшаяся революция 1905 г. временно надорвала государственный кредит России, но к моменту заключения мира 1905 г. царская Россия, при условии принесения в жертву курса русского кредитного рубля, могла бы еще очень долго нести расходы на войну. Золотой фонд России за войну вырос до 1166 млн. рублей. А Япония свои уже очень высокие налоги во время войны должна была увеличить на 90 %; курс японской иены упал на 10 %. Заграничные займы в Лондоне, Нью-Йорке, в конце войны — в Берлине японцам лишь при условии ряда беспрерывных побед удавалось размещать из оплаты 8–9% действительных. Из 1280 млн. иен, потребовавшихся на войну, 800 млн. приходится на военные займы: на две трети Япония вела войну на заграничные средства, получаемые на кабальных условиях. Японское командование должно было сообразовать ход операций с размещением займов; японская экономика воспрещала стратегии японцев всякий риск, так как малейшая неудача японцев закрыла бы перед ними кошелек банкиров. И в конце концов Японии пришлось отказаться от контрибуции и пойти на легкие условия мира, так как банкиры потребовали заключения мира, а Япония была обеспечена денежными средствами только на три дальнейшие месяца войны.
Русско-японская война указывает на крупное значение цветущих финансов для ведения войны, но в то же время свидетельствует, что не большее или меньшее богатство решает участь войны — даже такой борьбы на измор, которой являлась Русско-японская война.
Русская армия в начале XX столетия. Гармонии между переходом политики в наступление и развитием вооруженных сил в России не было. Увеличившееся благосостояние государства отражалось на армии в слабой степени. К моменту Русско-турецкой войны военно-морские расходы составляли 33 % государственного бюджета; через 20 лет они снизились до 22 %. Расходы на одного военнослужащего повысились, правда, за период 1876–1900 гг. с 225 рублей на 300 рублей в год; но ввиду общего повышения цен, направления крупных средств на подготовку западного пограничного пространства, заготовки неприкосновенных запасов для резервных частей — военное ведомство с трудом сохраняло армию на том уровне благосостояния, который доставили ей реформы Милютина. А оставаться на одном уровне, когда благосостояние государства росло, значило идти назад. В 70-х годах не бросалось в глаза, что солдат не получает чайного довольствия, что мясная его порция — полфунта скверного мяса при двух постных днях в неделю — очень скромна, что казармы плохо оборудованы, солдаты не получают ни одеял, ни постельного белья. В XX веке это были уже очевидные минусы довольствия армии.
Но опыт турецкой войны, не исследованный нами научно, казалось, не требовал борьбы за повышение качества армии. Ведь дрались же прекрасно неграмотные турецкие крестьяне, плохо снабженные, под командой столь же невежественных и голодных офицеров. Мы стремились к большой дешевой армии. Лучшие достижения конца XIX века заключались в успешной борьбе военного министра Банковского за изжитие феодальных взглядов на полковое и батарейное хозяйство, как на собственность хозяев — командиров полков и батарей; на кавалерию, защищенную своей инспекцией, эта борьба не распространялась, и она сохранила свои феодальные свойства вплоть до Мировой войны. Другим достижением являлась проповедь Драгомирова о приближении офицера к солдатской массе, об уничтожении мордобойства и более гуманном отношении к солдату. Однако Драгомиров, опираясь в своей проповеди на суворовскую школу воспитания XVIII века, заимствовал из нее и свои тактические воззрения: пуля — дура, штык — молодец. Драгомиров значительно усилил свойственное русской армии тяготение к ударной тактике. Идейном наступления было движение без остановок в атаку; остановки стрелковой цепи во всяком случае должны были быть кратковременны; офицеры в цепи не ложились. Сомкнутые строи удерживались в черте неприятельского ружейного огня; стреляли преимущественно залпами, так как забота о сохранении стреляющих в руках командования перевешивала интерес к действительности ружейного огня в бою, на которую смотрели весьма скептически. Муштра проникала в стрелковую цепь. Мирная численность нашей армии выросла и, перевалив к 1900 г. за миллион (1020 тыс. офицеров и солдат + 60 тыс. казаков),
