– Посмеяться. Давай прорепетируем.
– Что, прости?
Я чувствовала себя как на съемках бредового reality-show.
– Ну то, как ты будешь смеяться, – пояснил Алек.
Надеюсь, дома у них хотя бы «уютненько», не вконец оскверненная аура.
– Ты до такой степени мне не доверяешь?
– Просто хочу убедиться, что это прозвучит целомудренно и правдоподобно.
– Ты что, серьезно? – Я однозначно подаю на развод.
Видимо, серьезно, как инфаркт миокарда, который я рискую получить как кару небесную за былые проступки. Еще раз повторяю, это бабушка мне дала совет скидывать каперсы из салата в сумку тети Агнии. Сама я бы до такого не додумалась.
– Да, начинай, – дал Алек режиссерскую отмашку.
– Ха-ха.
– Ты пойми, это очень важно.
– Ну хорошо, ха-ха-ха!
Станиславский истошно орал из зала: «Не верю!»
– Никуда не годится.
И тут он мне начал демонстрировать свое мастерство шутливых похихикиваний. С номерами и ситуациями. Тем самым обесценив весь фурор от анекдотов, что я ему рассказывала. Расчетливый похотливый мужчина, однако.
– То есть ты на самом деле не смеялся над тем, что я тебе рассказывала?
– Нет, ну почему, в душе – да. Но очень глубоко.
– Так глубоко, что ты пускал в ход эти грязные фокусы. Нет, у меня нет слов. Ты делал это только для того, чтобы побыстрее заняться делом.
– Вот именно!
В принципе правильно.
– Слушай, – начал он идти на улаживание (странно, почему не поглаживание) ситуации, – ты же тоже долгое время не могла мне сказать, что не любишь заниматься сексом в носках и тебя это раздражает.
– Ну а что я, по-твоему, должна была первым делом срывать с тебя носки, а только потом рубашку?
Алек ушел в фантазии. Я тоже.
В кошмарные. Но это же отвратительно, два обнаженных тела, движение, похоть, томление, ритмичность и упругость форм… И носки.
Бабуля как-то странно покашливала из комнаты. Охи и вздохи, не будь ей чуть больше семидесяти, точно бы подумала, что она занята чем-то интимным.
Открылась дверь.
Она появилась с несколькими предметами в руках. Романович не сдержался и заржал смешком номер двенадцать под кодовым названием «Нервный. С подтекстом».
– И не стыдно тебе при живом-то муже?
Она была в перчатках. В одной руке держала вибратор, во второй – наручники.
– Он у меня еще с давних времен.
– Каких давних? До мужа? Так я и знала, что ты последняя пройдоха. Теперь я понимаю, что ты вовсе не свежепостиранные шарфы сушила на батарее.
Частные сыскные агентства теряли могучий кадр.
– Я сейчас все тебе объясню.
Вот с какой стати я, взрослая замужняя дама, должна оправдываться за тяготы своей интимной жизни?
– Да не надо мне ничего объяснять. Сделай милость, разбери весь этот хлам в своей комнате. Те тряпочки и веревочки, что ты называешь бельем, вообще отвратительны.
Эти, как она заблагорассудила выразиться, «веревочки» стоили больше, чем все ее деньги на сберегательной книжке. Надо будет проверить, сколько у нее там. На всякий пожарный.
– Хорошо, я все разберу.
– А вам, юноша, настоятельная просьба не оставлять зашкоденные панталончики под кроватью! – выстегнула бабушка.
Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Но я-то не Варя.
– Алек, а что значит зашкоденные? – спросила я сквозь смех.
Теперь я смеялась в голос. Бабуля была асом словесных махинаций. Пенальти била отлично. По всем необходимым изъянам попадала с закрытыми глазами.
Сколько еще казусов принесет этот день?
До вечернего знакомства с великими факерами, то есть Романовичами, оставалось два часа.
Алек пошел переодеваться в ванную, положив все снятое в аккуратный пакетик, как осмелилась выразиться бабушка, панталончики.
Я сидела на кухне и думала, где же взять сигаретку. Моя бабушка славилась изысканностью. В ее сумке всегда было два мундштука и пачка ментолового Salem lights.
Как партизан, я прокралась к ее сумке и вытащила одну из сигарет.
– И насчет этого я всегда догадывалась, – послышался голос из-за моей спины, – пошли вместе уж перекурим!
Никакой личной жизни, чесслово.
Мне было стыдно, она тщательно изучала, с каким выражением лица я делаю затяжку, как скидываю пепел. И презрительным взглядом оценивала маникюр.
– Ты что ночью делала, бродяжка? – спросил мой превосходный рентген, видящий всю сущность человеческую насквозь.
– А напилась и ползала.
Ирония – маска беззащитная.
– Верю! – Она выпустила дым облачком из детского мультика.
Защищаться от нее невозможно.
– Слушай, а что значит «зашкоденное белье»? – Никогда я не понимала значения слова «шкодить».
– А хорошо я его пристыдила, да? Значит, что не выглаженное.
Она начала вполне позитивно посмеиваться.
– Однако.
– На самом деле это был упрек в твою сторону, что ты не убираешь снятые перед сном трусы в ящик для грязного белья. Вот чего стоит? Ты просто не ценишь мужика в доме!
А действительно, это же не так сложно…
– У меня нет такого ящика даже, – созналась я в своей вине.
– Поэтому ты плохая хозяйка и никудышная жена. Вся в свою мать.
Бабушку хлебом кормить не требовалось, давай повод не давай, обхаять невестку для нее – повседневное. Casual.
– Ты никогда ее не любила.
Нелюбовь – это мягко сказано. Как отрезано.
– Ну почему же. Так было не всегда.
– С самого дня знакомства.
