люди образованные, должны знать сказочку про Антея, как погиб он, оторванный от матери-Земли…
— В колхоз прикажете? — усмехнулся Михайлов.
— Зачем в колхоз? В колхозе, полагаю, толку от вас не будет. Надо с Природой наедине, ради второй попытки…
— Это какой ещё попытки?
Седовласый не ответил, ласково улыбнулся, а Игорёк сразу завёлся:
— Да, да, старик, урбанизация, она подавляет — нервы, стрессы… Махни на природу, позагорай, покупайся, чтобы тет-а-тет! Живём, старик, на асфальте в каменных джунглях!
— Где же можно с природой тет-а-тет? У реки на квадратный метр по пять рыбачков приходится, а в лесу под каждым кустом пиво свежим воздухом закусывают, — возразил Михайлов.
— Могу доставить в безлюдное место, — сказал седовласый, — тут недалеко. Припасы же все в мотоцикле, одолжу, а через недельку попроведаю.
Михайлов вдруг почувствовал, что ему очень хочется куда-то уехать, лишь бы не возвращаться в душную квартиру, опять лежать на тахте и скучать.
— Сдаюсь! — шутливо поднял он руки. — Везите, хоть на край света!
Игорёк проводил их до мотоцикла, приткнутого у бордюра тротуара, что-то кричал вслед и махал руками.
Михайлов позавтракал хлебом с консервами. Хотелось выпить горячего чая, но для этого пришлось бы сооружать костёр и как-то прилаживать над ним котелок. Он напился из родничка — в ямке между обкатанных мелких камешков неспешно бурлила светлая струйка, через промежутки ямка переполнялась, и, пробираясь по обозначенному мокрым следом руслу, излишек холодной воды убегал к речке.
После завтрака Михайлов бродил по берегу, выглядывая спуск. Спуска не было. Глинистая крутизна везде, на сколько хватало глаз, была отвесной, и только в одном месте её разрезало сухое русло, промытое весенними водами. По нему можно было спуститься или подняться, цепляясь за траву и корни.
Сова неясыть была голодна. Она не искала добычи прошедшей ночью, а день сидела на соседнем с дуплом дереве. Днём совята заскребли коготками по стенкам дупла, выбрались погреться на солнышко. Они уже оперились, но сквозь молодые пёрышки ещё проглядывал младенческий пух, а при перелёте с ветки на ветку крылья их неуверенно и суматошно трепетали.
Совин недоумевал, почему подруга не охотится и так долго и неподвижно сидит на одном месте. Он охотился один и, когда птенцы насытились, принёс мышь и положил на ветку рядом с совой, она жадно разодрала её клювом и проглотила. Сова была благодарна и если бы умела говорить, рассказала бы совину, что случилось позапрошлой весной.
…Крутили ещё сырые мартовские метели, снег в полдень подтаивал, к ночи покрываясь ломким настом, и весна пока что обозначалась только бугорками почек на деревьях да гомоном первых перелётных птиц.
Неясыть вдвоём с совином отыскали сухое дупло, брошенное дикими пчёлами, и скоро в нём появились три белых яйца. Сова, не отлучаясь, плотно сидела на них, согревая, а совин кормил её. Он был сильный и ловкий охотник, тот совин (слух его безошибочно улавливал ход мышей под снегом), камнем падал с высоты, без промаха вонзал когти, и на белизне оставались только словно рассыпанные красные ягоды.
Однажды днём неясыть из дупла услыхала голоса людей, по стволу дерева кто-то застучал палкой, потом раздался испуганный крик человека и злобный вопль совина. Неясыть поняла: он защищает её и будущих птенцов. Стало тихо, она выглянула из дупла. Мёртвый совин лежал на снегу, вцепившись клювом в палку, которой его убили. Два дня она не покидала гнезда, потом голод выгнал её наружу, а вернувшись, птица увидела: три белых яйца покрылись колючим инеем — это ушла из них жизнь трёх невылупившихся птенцов.
Целый день неясыть следила за человеком на берегу — с позапрошлой весны она не верила людям…
Михайлову надоело бродить по берегу, он долго сидел на коряге, выбеленной солнцем, похожей очертаниями на берцовую кость какого-то доисторического монстра. Город, конечно же, был недалеко, но, странно, ни одной лодки на реке не показалось. К вечеру Михайлов собрал удочку, перевернул несколько крупных камней и набрал в сырых ямках под ними червей.
Рыба долго не клевала. Теряя терпение, он было решил бросить это скучное занятие, упрятать удочку обратно в рюкзак и поужинать консервами, но неожиданно на крючок попались один за другим три крупных леща. Он выпотрошил и вычистил их на плоском камне, омываемом водой, и сложил костёр из плавника. От неумения костёр долго не разгорался, ел дымом глаза, а когда наконец разгорелся, Михайлов засунул в огонь рыбу. Она быстро обуглилась снаружи, внутри же была сыроватой и горчила. Он съел её, ощупывая каждый кусочек языком и беспрестанно выплёвывая тонкие косточки.
С вечерней прохладой закурился туман, деревья на круче проступали сквозь него слившейся тёмной стеной, и Михайлову стало казаться, что оттуда кто-то наблюдает за ним, недоброжелательный и опасный. Ощущая тоскливую заброшенность, он заперся в избушке и проверил ещё раз, заряжено ли ружьё.
Ночь прошла беспокойно. Он накрылся с головой одеялом — под ним было душно и неприятно пахло, — комары опять занудливо пищали, стараясь пробраться под одеяло. Под утро приснилось: они с Игорьком сидят в ресторане, официант торопливо ставит перед ними тарелки с бифштексами, благоухающими жареным мясом и луком, но оказывается, что бифштексы изготовлены из костистой сырой рыбы. Михайлов ругает официанта, а тот, вдруг обернувшись Лазарем — Лаврентием, ласково говорит: «Сам захотел пообщаться с Природой, а она такая, с ней надобно на «вы»!»
…Тихо в ночном лесу для несовершенного человеческого слуха. Для неясыти же ночь наполнена многими звуками: вот в папоротниках прокрался ёж, вот в неопрятном гнезде на верхушке старой липы завозился сонный ворон — наглая, скандальная птица. Неясыти не боятся целой их крикливой стаи. А вот вдали раздался хохот — вопль совина. Видно, выследил в куче прелых листьев мышь или поймал зайчонка и торжествует удачу. Человек, за которым она следила весь день и вечер, бесцельно бродил и сидел на берегу, не искал корма — непонятное и опасное существо! С темнотой он спрятался в своё жилище, и неясыть спустилась в глубину дупла к птенцам. Они тихо запищали и зарылись в мягкие перья матери. Сова твёрдо знала смысл жизни: искать пищу для трёх беспомощных её детей, защищать от бесчисленных врагов и учить стать со временем самостоятельными…
Проснувшись утром, Михайлов глянул на Гаргантюа, всё пожиравшего свою корову, и погрозил ему кулаком: «У, жирная морда, чтобы тебе подавиться!»
Сегодня должна обязательно причалить здесь какая-нибудь лодка или он уйдёт пешком через лес… Но как такое будет выглядеть в глазах Игорька и Лазаря — Лаврентия? Михайлов представил: Игорёк понимающе закивает лысой головой: «Ничего не поделаешь, старик, урбанизация, мы порождение её, езжай-ка на курорт, там, знаешь, все удобства…» Любитель же «земных красот» станет с оскорбительно ласковым сочувствием взирать на «порождение урбанизации».
Михайлов решил остаться ещё на сутки.
Днём он тщательно обшарил избушку и обнаружил под топчаном неполное ведро привядшей картошки в лиловых прыщиках ростков и несколько пыльных журналов за прошлый год. Картошку он испёк на костре да ещё поставил на угли котелок с родниковой водой и заварил чай — он показался необыкновенно вкусным, должно быть, оттого, что припахивал дымком. Старые журналы Михайлов прочитал от корки до корки, сидя на «кости монстра», поужинал же остатками картошки и холодным чаем, решив, что завтра утром уйдёт пешком. Лазарь — Лаврентий говорил, что до шоссе немногим больше десяти километров — не так и много для молодого мужчины.
Утром в дверь избушки тихо поторкались, и Михайлов обрадованно вскочил, думая, что приехал Лазарь — Лаврентий, но сразу двери не открыл, собираясь изобразить перед ним восторг от общения с природой, а в городе непременно уговорить Игорька тоже поехать сюда: пусть, идиотик, тоже покормит комаров.
За дверью стоял маленький серый лосёнок и глядел на Михайлова золотистыми глазами. Он даже не попятился перед распахнутой дверью, словно заранее ожидал встретить здесь человека.
— Ты зачем припёрся?! — со злостью закричал Михайлов и замахнулся на зверёныша. — Не хватает мне ещё пообщаться с твоими предками.
