истлевающим деревом, травами и сухой полынной пылью. Он решил посидеть так — всё-таки свежий воздух, — отключиться и думать о чём-нибудь приятном. Хотя бы о том, как в отпуск поедет к однополчанину на Украину. Прошлым летом он гостил у него в беленной известью хатке, сидел тёплыми вечерами на крылечке, слушая, как падают в траву переспелые яблоки, как, попадая на крышу, гремят по черепице. Утром он помогал хозяйке собирать душистую падалицу в ивовые корзины и затаскивать в прохладные сени, пахнущие крепко укропом и малосольными огурцами…
С отключением получалось плохо. Перед глазами всё стоял мальчик в синих пятнах на впалом животе, всё мучили сомнения и тревога о Женьке. Об объявившейся его сестре думалось равнодушно, словно он оправдывал Женькино отношение к ней. Да, вот ещё: «выяснить личность!» Шпиона, что ли, следователь ищет?! Что там выяснять, когда вся биография как на ладони: детдом, школа, институт, завод… Личность! Мог же Женька срочно уехать по телеграмме, а к нему кто-то приехал с больным ребёнком, старый знакомый! Знакомый вышел на улицу и попал под машину… Ножнин пожалел, что не высказал такое предположение следователю.
Утром, перед работой, поднялся он на пятый этаж и постоял перед дверью с сургучной нашлёпкой поверх бечёвочных хвостиков. Почему-то вспомнилось: в опечатанной квартире на подоконнике в старой кастрюле растут фиалки. В сильные морозы Женька ставил кастрюлю на пол, и фиалки без передышки цвели, даже на Новый год. Теперь без полива они, конечно, пропали.
Прошлый Новый год они встретили вдвоём. Он не ждал его, а Женька вдруг заявился к полуночи с тяжёлой нарядной бутылкой шампанского. На закуску нашлась банка болгарских помидоров да жареная картошка с говядиной. Ножнин расстроился из-за скудности праздничного стола, но Женька сказал, что одни пижоны заедают шампань фруктами-конфетами и нет ничего лучше картошки с мясом. В полночь он поднял стакан с искрящимся вином:
— За то, чтобы на планете Земля больше не было войн!
Потом они смотрели по телевизору «Огонёк», Женька смотрел невнимательно, думая о чём-то, и Ножнин сказал, что праздники надо встречать со своими ровесниками, а не со стариком. На это Женька рассмеялся:
— Мне с вами хорошо!
Он отдёрнул штору на окне и долго смотрел на морозную ясную ночь.
— Что интересного увидал? — спросил Ножнин.
— Кусочек Вселенной. Вы замечали, Николай Павлович, грандиозные строения всегда подавляют, подчёркивают мизерность человека, а небо не подавляет, оно зовёт… — сказал Женька, — и где-то есть другие миры, есть тоже люди, возможно, похожие на нас…
Ножнин тогда подумал, какой он ещё мальчишка-мечтатель.
Стоя перед опечатанной дверью, Ножнин потрогал пальцем твёрдый сургуч, тоскливо ощутив теперешнее своё одиночество. Женька прочно вошёл в его жизнь, и даже думалось: вот он женится, пойдут детишки, а он, старый бобыль, будет нянчить и опять обретёт семью.
— …Всё хорошо, Николай Павлович, — раздался вдруг рядом Женькин голос, — успокойтесь.
Ножнин радостно встрепенулся: Женька вернулся, разыскали его… Надо будет строго отчитать парня, чтобы предупреждал о своих отлучках. Надо будет сразу же рассказать о больном мальчике, если он ещё не знает!
Рядом никого не было. Сквозь рассохшиеся доски Ножнин заглянул под трибуну: там валялась бутылка с отбитым горлышком и пожелтевшие окурки. По бутылке и окуркам шныряли рыжие муравьи. В центре стадиона всё так же, по ограниченному верёвкой пространству, бродила чёрная коза.
— Нужно успокоиться, нужно успокоиться…
В интонации голоса была странная мертвенность — он то приближался, то становился далёким, как в передаче на коротких волнах. Ножнин зажал руками уши. Голос не исчез, уговаривая успокоиться.
— Я сошёл с ума! — громко сказал Ножнин, вскочив со скамьи. — Кажется, я сошёл с ума!.. Завтра же надо идти к доктору…
Быстрыми шагами он ушёл с заброшенного стадиона — голоса больше не было.
Ночью Ножнин неожиданно крепко заснул без снотворного, утром проснулся бодрым, с ощущением голода и плотно позавтракал. Обращаться к доктору расхотелось: как он, бывший фронтовик, пойдёт и скажет, что ему мерещатся голоса?! Если из-за событий последних дней нарушилась психика, надо справляться самостоятельно.
В цехе среди привычной обстановки он окончательно успокоился. Был конец месяца, обычный аврал с оформлением сдаточных накладных. Смена его еле натягивала план, опять же из-за нерадивых снабженцев. Пришлось побегать с накладными, план натянули, но контролёрша ОТК, вредная девчонка, ни в какую не принимала последнюю партию подшипниковых обойм. Ножнин стоял у её металлического столика и уговаривал. Девчонка твердила: партия сдана через час после окончания вчерашней смены и войдёт в первое число следующего месяца.
— …У меня мало времени… У меня мало времени… Успокойтесь… — опять заговорил Женька.
— Я спокоен!— крикнул Ножкин. — Не из робких…
— Ой, вам плохо?!— испугалась контролёрша. — Такой бледный! Я быстро в медпункт…
Ножнин осмотрелся — он уже знал, что Женьки рядом нет. Рядом привычная обстановка: поцарапанный металлический столик, пахнет маслом и окалиной, на стеллажах тускло поблёскивают обоймы подшипников, а вторая смена уже подкатила к станкам поддоны с заготовками. Вон у строгального станка на пропитанном эмульсией полу лилово переливается неубранная стружка — опять парень из его смены, ленивый и безответственный, удрал, не убрав станок… Всё обычно, никакой чертовщины!
Контролёрша вернулась с дежурной медсестрой, та держала в руке мензурку с мутной жидкостью:
— Выпейте, это бром.
— Вот-вот, — затараторила контролёрша. — То заготовок нет, то автоматы стоят, а план давай… Приму вашу партию…
— Проводить вас домой? — спросила медсестра.
— Нет. Я здоров.
— …Мы встретимся в двадцать три… в двадцать три… будьте дома… — заговорил Женька, и Ножнин почувствовал, как кровь отлила от лица.
— Выпейте, — сказала медсестра, — это хорошо успокаивает!
Чтобы отвязаться, он проглотил солоноватую жидкость.
IV
Ножнин заварил крепкий чай и уселся с горячей кружкой на балконе. Балкон хорошо продувался прохладным ветром, очертания деревьев под ним постепенно темнели в рассеянных сумерках. В этот час семейные люди, поужинав, устраиваются у телевизоров, а на улицах появляется молодёжь — огоньки сигарет, транзисторная музыка и взрывы смеха.
Ножнин понемногу отхлёбывал чай и ждал. Крепкий чай на ночь — бессонница, но уж если Женька заявится в назначенные двадцать три, проговорят они долго. Так было, и не раз. О чём обычно говорили? Да обо всём. Женька любил слушать и больше всего об отгремевшей войне, об однополчанах Ножнина. Он всё хотел приобрести «Историю Отечественной». Купил, переплатив втрое. Странно? Ничего странного нет: парень много читал, таскал с собой книги даже на рыбалку.
Время тянулось медленно, как бывает, когда ждёшь с нетерпением. Сидя на балконе, он прислушивался к часам в комнате. Они звякнули полчаса, потом десять раз, до назначенной встречи оставался час, до встречи, назначенной Женькиным голосом, непонятно как забравшимся в голову. Ножнин слышал о передаче мыслей на расстоянии, тоже считая это чепухой, цирковым трюком… И какая тут мысль? Был голос на стадионе, потом в цехе!
Часы пробили половину одиннадцатого. В дверь нерешительно позвонили, Ножнин было вскочил, но решил открыть после третьего звонка. Стало обидно: парень где-то шатался пять дней, этакое вытворял с разговорами на расстоянии, а тут изводись тревогой, таскайся на допросы! Вот сейчас он выскажет ему, сейчас пристыдит, не показывая радости от встречи…
За дверью стоял молодой мужчина в голубой рубашке и хорошо отутюженных брюках. Ножнин не сразу
