написано: «Наутилус Помпилиус», а ниже: «Я хочу быть с тобой». Если бы из такого трикотажа еще трусы сделать, это был бы потрясающий интернатский стиль…
– Слава! Я помню, как 20 лет назад тебя крутили везде, днем и ночью. Это было полномасштабное признание. «Я хочу быть с тобой!» – бывало, взрослые люди, напившись, врубали эту кассету и плакали. Ну чуть не плакали. И это мои товарищи журналисты!
– Была и другая интерпретация, ее некоторые наши товарищи в шутку исполняли: «Я хочу быть крутой, я хочу быть как Цой». А «Машина времени» в автобусе – мы вместе ездили с концертами, они во втором отделении, а мы в первом, публику разогревали – так стебалась над нами: «Я хочу быть крутой, я хочу быть Голдой». Это был их директор, Валера Голда – очень крутой человек, очень, по тем временам.
– Но если без шуток, тот успех был уникальный. Его просто не с чем сравнивать.
– Откуда успех? Просто народ тогда опупел от этих догм надуманных, писанных непонятно какими чиновниками законов… Это все как будто специально было подготовлено – и вдруг произошел взрыв. А рок-музыка – это был такой язык, наподобие эсперанто, его все легко понимали: и медик, и архитектор, и журналист… Это была почва, это был островок, на котором можно было отдохнуть, поболтать, найти общность какую-то. А то ведь этот вирус разобщенности, который Лукавый посеял в человеке, нас довел вот до цугундера. Нас начали дробить просто. Настал такой момент, что человечество ничего уже не может вырабатывать глобально. К концу XIX века все было сделано и придумано. И Ленин сказал: грабь награбленное! Начали грабить, и все накопленное съели… (Так, у моей бабушки была глыба шоколада, от которой она в праздники отпиливала по чуть-чуть.) Когда съели – начался прорыв. По всем фронтам: в прессе, в музыке, в кино, в литературе, в театре… В чем еще? Не помню. Во всем культурном слое был рывок. Он произошел сам собой, как-то у всех продуло голову и что-то заставило рвануть, появился кураж.
– А политика?
– Нет, в ней тогда такой тяжеляк был… Там после случился прорыв.
– А вот это: «Good bye America, о-о, где я не буду никогда…» На мой простой взгляд, это самое пронзительное из всего, что у вас было.
– С этой песней интересная была история. Я сейчас могу говорить не кокетничая, потому что много времени прошло: мы ее сделали просто как добивку. Мы тогда записывали альбом, и он получался какой-то ну очень короткий. Он был какой-то недобитый, и мы его добили. Сделали добивку, и он стал полноценным… Знаешь, тогда же было сложно альбомы записывать. Ни у кого ничего не было. Да и негде. В таких условиях приходилось работать… Но раньше же все друг другу помогали. Нам знакомые уступили квартиру на неделю, они поехали на горных лыжах кататься, на Домбай, и мы у них неделю хозяйничали в этой однокомнатной квартире. Кто-то принес японский магнитофон Sony, который имел возможность переписывать с трека на трек. Нам помогали звукооператоры группы «Урфин Джюс». У другой группы берешь гитару, у третьей еще что-нибудь… С миру по нитке. Ближе к песне мы это все собрали в одной квартире… И надо было сделать добивку. У меня был набросок, который я хотел сделать в стиле raggae – это было модно тогда. Хотел, но не смог: времени не было. А тут я взял ПС-55-ю – была у нас такая клавишная, в ней были заложены уже ритмические эффекты, звуки всякие. Врубаешь, а там сразу все играет, и ты ничего поправить не можешь, ничё. Врубили мы эту румбу и думаем: во как круто – все играет как в шарманке. И я под эту румбу записал вокал. Про Америку.
– А ты тогда действительно так волновался насчет Америки? Вот я – да, мне, пока я в ней не был, казалось, что я не знаю чего-то самого главного в этом мире.
– Нет, у меня иначе было: я даже не понимал, о чем пишу. Я писал интуитивно. У меня было ощущение такого рода: по тем временам я воспринимал Америку как легенду, как миф какой-то. Миф, который мы сами себе и придумали, потому что реально мы не представляли себе, что там. У меня ассоциации с Америкой были такие: Гойко Митич как индеец, Фенимор Купер и так далее… А писал я от лица человека, который прощался с детством, уходил в самостоятельное плавание (я сам тогда уехал от родителей). Мне было 20 лет…
– Ты пел, пел про Америку: «Где я не буду никогда». А потом раз – и полетел туда!
– Да-да… Та поездка – это было вообще что-то нереальное. Вообще тогда было очень трудно улететь в Америку! Билетов не было. Мы каких-то людей поднимали по блату, на каких-то квартирах трое суток торчали, ждали, когда найдут билеты… А летели мы тогда на очень крупный ежегодный фестиваль, миллеровский, на который, наверное, нас уже никогда не пригласят.
– Почему – никогда?
– Потому что на тот момент была перестройка и этот интерес к нам сформировался на уровне политической сцены. А к музыке как таковой мало кто интерес проявлял. Я это понимал и особо не обольщался. И вот, представляешь, мы приезжаем в Нью-Йорк, живем в отеле Mariott на Бродвее. Там только что Горбачев, наш президент, поселился, на каждом этаже по 100 человек охраны – и вдруг и мы туда въезжаем!
– Действительно, странно. А вы как туда попали?
– Дело было не только в том, что мы представители андеграунда и деятели современного искусства, а и в том еще, что у нас был крутой спонсор – фирма «Уралмет». Она пароходами вывозила из СССР цветные металлы; тогда же лозунг был – «Грабь награбленное», да?
А самое смешное, что того человека из «Уралмета», который нас вез и у которого был при себе чемодан с деньгами (которые планировалось потратить на нас), иммиграционные службы арестовали и больше мы его не видели. Мы оказались в Америке без денег. Хорошо, что другой уралметовец успел проплатить гостиницу, но больше для нас сделать ничего не успел, потому что сбежал, узнав, что его разыскивает Интерпол. Я думаю, что он живет на каком-то острове – тихо и спокойно…
– Ну и как тебе показалась тогда Америка?
– Ну вот, представляешь, мы приезжаем… Гостиница у нас крутая, а клубы, в которых мы выступали, еще круче! «Палладиум», «Пирамида»… Весь Нью-Йорк был разделен на площадки, там чесали музыканты со всего мира. Там, например, я впервые увидел группу Faith no more и подумал – вот это да! Круто! Нас поставили в блок с постсоветскими группами – «Магнетик бэнд» Гунара Грапса, в тот момент он, как ты помнишь, уже не играл на барабанах, только пел. Была еще литовская группа, тогда очень популярная, а сейчас я уже не помню ее названия. Играли мы и в Greenwich Village, там такой паб был небольшой, и вот мы в нем… Больше всего мне запомнилось выступление в Джордж’s Garage, про который пел Фрэнк Заппа. И это действительно настоящий гараж, он принадлежал Джорджио Гамельскому, который был первым антрепренером «Роллинг стоунз» в Америке. Когда мы выступали, все желающие не смогли попасть на концерт, и мы отыграли второй сразу же.
– Это были эмигранты или американцы?
– В основном наши. Мидовцы были, дети их. Там я встретил в первый раз Бориса Зосимова с маленькой девчонкой, Леной, которая потом стала певицей.
– У тебя, наверно, было такое чувство, что ты покорил Америку – и, таким образом, весь мир?
– Нет, не было такого чувства. Это смотрелось как Muppet Show, это было как бы такое кукольное пространство. И на этом пространстве такой ураган вокруг творился, что я не мог это переварить. Я был такой скованный…
– Вот была вся эта слава, а потом ты раз – и пропал куда-то.
– У меня был кризис. Просто страшный кризис. Если так образно говорить, то я как бы упал в болото.
– А когда это все было?
– Я тебе могу точно сказать, когда у меня начались обломы: в 80-е, я был чуть старше двадцати. Раньше, когда я утром просыпался, у меня всегда было ощущение радости. А потом я его потерял. У меня тогда начались дебильные заморочки. Вот. И суицидные: у меня было две попытки самоубийства. Один раз я травился, а другой раз резал вены.
– «Я хочу быть с тобой»?
