чистом виде военное преступление виновному – отцу нашего героя – пришлось какое-то время посидеть в тюрьме, из которой, впрочем, удалось бежать с неизбежным уходом в подполье и последующим – после амнистии – переходом из него в бизнес. Бывший майор разведки стал страховым агентом, причем довольно успешным. Он бы служил и дальше, да его сочли неблагонадежным: родственники за границей, в смысле в ГДР. Кажется, я уже где-то слышал что-то похожее… Отставной майор, кстати, почитывал своего коллегу, нашего перебежчика Виктора Суворова, и соглашался с его версией: Сталин собирался напасть первым, просто не успел.
– Видишь, твой отец интересовался партизанами, а ты – лошадьми, – не очень политкорректно заметил я.
– Неизвестно, с кем трудней, – подхватил он мой черный юмор. – С партизанами можно разговаривать, а с лошадьми – нет, с ними только на уровне интуиции. Но нервы могут попортить что те, что другие.
Я уж не стал продолжать шутку, представив себе их с партизанами беседы, – пропало настроение…
А ведь могло в жизни все сложиться так, что мы с Ральфом по-другому б разговаривали, встретившись. Жесткая могла бы выйти беседа. Он, как известно, потомственный кадровый офицер, спец по России, точнее – по Советскому Союзу и его армии. Я тоже не забыл, как сдавал зачеты по технике допроса военнопленных, – само собой, на языке вероятного противника, Шиллера и Гете. Привязал бы я Ральфа к стулу, взял бы полевой телефон, одну клемму бы засунул, другую б примотал… Не, сам бы не стал возиться с его гениталиями, приказал бы своему денщику. Чтобы избежать гомосексуальных аллюзий. Ну и дальше крути себе ручку телефона и задавай свои немудрящие вопросы… А он бы, интересно, как меня допрашивал?
Не, меня б он не стал – кто я такой? Что я мог бы ему рассказать? Да и меня-то за что?
Но это так, лирика, не имеющая отношения к делу.
– Скажи, а разведка, наверно, интересней, чем бизнес?
– Бизнес – тоже стратегия. Хотя… Все зависит от уровня. В армии я был замкомандира штаба разведки корпуса.
– Да, это не уровень Джеймса Бонда… Никаких тебе перелетов на джетах, никаких казино в Монако за казенный счет, никаких красавиц шпионок, которых бы пришлось покрывать, служа отечеству… Понятно теперь, почему ты ушел из такой разведки в бизнес.
– Да, это был уровень не Джеймса Бонда – военно-полевая разведка.
– К тому ж началась перестройка и можно было догадаться, что финансирование антисоветского направления ужмется.
– Это точно… В середине 80-х мы заметили, что боеготовность советских войск распадается на глазах. (Это звучит как строка из донесения. –
– Ну да. Негде было совершать подвиги.
– Я подозревал, что военных подвигов уже не будет.
– Так-так… И ты поехал в Россию работать бизнесменом. Вот взять, к примеру, Рихарда Зорге, твоего земляка и коллегу. Он был серьезный шпион, а всем говорил, что простой журналист. Это у вас как называется – легенда?
– Ну что ты! Меня столько раз в России проверяли! Ваши же знали, кто я и откуда.
Это, кстати, мой любимый сюжет из жизни Ральфа – как он, прилетев в Москву, первым делом пошел на Лубянку сдаваться. Я, говорит, по профессии шпион, но теперь в связи с необратимостью перестройки решил сменить масть и уйти в мирный гражданский бизнес. Чекисты были тронуты. Мы, говорят, прекрасно знаем, кто ты такой, – но нам приятно, что ты сам пришел. Проявил уважение к коллегам.
Хороши также истории про то, как будущие шпионы учили русский язык. Они читали не только «Красную звезду», но и «Крокодил», в котором пытались уловить соль русских шуток. Смотрели фильмы из русской жизни – типа «Живаго» – и думали: все наврали америкосы, не бывает, чтоб столько снега выпадало! Научившись языку Пушкина, они начинали на нем проходить курс командира батальона… Ну и в параллель, что, сами понимаете, неизбежно для военного человека, обучались говорить на русском мате. Его преподавал хоть и не носитель языка, но человек достаточно компетентный: это был немец, который попал в наш плен в мае 45-го под Берлином и после аж до 56-го смывал вину в советских лагерях. В итоге Ральф заметил, что русский нецензурный он знает куда лучше аналогичного немецкого…
И вот мы так погружались в воспоминания, обменивались военными тайнами, которые давно неактуальны, и мое отношение к Ральфу – водка тут ни при чем – становилось все теплее и теплее. Два офицера, ну ладно, в запасе, которые заточены мочить друг друга, причем не тупо из пушки, но изощренно и тонко, вникая в язык врага и пытаясь понять ход его мыслей, – вот встретились и разве только не плачут друг другу в жилетку, то есть в шинелку. Чувство странное, экзотическое, никогда раньше я такого не испытывал, да и повода, вообще говоря, не было… Но переживание очень интенсивное и незабываемое. Несколько даже наркотическое, поскольку хочется его повторять. Привыкание. Забавно, забавно… Это, кстати, настолько же острое чувство, как и то, что я испытал в антикварной лавке, что напротив Лейпцигского вокзала – там лежат на одной витрине, бок о бок, наши и их ордена и медали: со свастиками, красными знаменами и профилями Сталина. Это все мирно продается, не очень причем дорого. Надо же, как все обернулось… Помню почерневшую, из дешевого сплава, скромную солдатскую медальку – за зимнюю кампанию на Востоке, с датами: 1941–1942. Эта медалька не оставила меня равнодушным: мой дед в той кампании мерз – на нашей стороне. Как это удивительно и экзотично, что он пережил войну и дожил аж до 1992 года, когда уж все привыкли к объединенной Германии.
И второй слой был и есть у этих переживаний. А именно: вот и отец Ральфа, и я – мы принадлежали к великим армиям, которые одержали много громких побед, но после исчезли с лица земли, оставив лишь следы, какие остаются после погибших цивилизаций. Их армия была разгромлена громко и с чувством, и растоптана, и опозорена. А наша – без единого выстрела рассыпалась, распалась, ее остатки мимикрировали под окружающую среду; долго менялись фуражки, флаги и гербы: где на них была прежде голая вегетарианская флора, там теперь фауна, сказочные птицы. А вот армия Ральфа жива и здорова, прекрасно себя чувствует, и все, чему он присягал, – на месте. Он не на руинах живет, нет. Но в истории, которая достойно продолжается.
Однако ближе к телу, к сегодняшним реалиям. Среди сегодняшних бизнесов Ральфа – а их много, от real estate до banking – самым интересным мне кажется торговля самолетами. Русскими причем. Гражданскими, как ни странно. Фирмы Ильюшина. Он их продает за границу, прежде найдя деньги на то, чтоб эти самолеты сделать. В самом деле, кому ж еще заниматься развитием русского высокотехнологичного экспортного машиностроения, кроме отставного капитана бундесвера? У русских до этого как-то руки не очень доходят. В самом деле, это ж не скважины бурить… И не бабки из сейфа в сейф перекладывать. О распиле бюджета мы и не говорим, кто ж к этому иностранца подпустит. Совсем было б непатриотично.
Так вот самолеты наши немецкими стараниями покупают в Венесуэле, Иране, на Кубе и, вы будете смеяться, в Зимбабве.
– Так у Мугабе же нет денег!
– Ну, что-то он нам платил. Потом, правда, все застыло…
– Ну да. Они же там душат белых фермеров.
– Давно уже задушили. Страна распадается на глазах. Люди вымирают…
– А как там на Кубе дела идут?
– Авиакомпания CUBANA летает теперь только на русских самолетах. Размах сделки – миллиард долларов.
– О-о-о…
– Переговоры велись с самим Фиделем. Я летал и встречался с ним.
Кстати Ральф поделился со мной сенсационной информацией о том, что на Кубе искоренена проституция…
– Да ладно!
