пописать для журнала – и после из этого сделать книжку. Что я и сделал.
– Ты год ведь там прожил.
– Год, но я так часто летал в Москву (State Russia), что не выпал из этой жизни. Это был великолепный график.
– Сколько раз в год ты был в русской Москве?
– Месяц там – неделя-другая тут. Я успевал жить две жизни. Если б не уезжал из России, не сочинил бы заметок в «Домовой» больше, чем я их реально написал. С другой стороны, если б я безвылазно сидел в Америке, то написал ту же самую книжку, не более того. А так я сделал две работы. Пятилетку в четыре года. В три смены двумя руками за одну зарплату. По-хорошему, вообще только так и надо жить. Две недели в месяц делать одну работу, а две – совсем другую. Причем лучше в другом городе, если не в другой стране. Уезжая отсюда, я оставлял одни ключи, документы, блокноты – и брал все другое. И жил после месяц в другой стране, в другом доме, ездил на другой машине по другим дорогам, говорил на другом языке и видел других людей. Валюта, правда, была все та же.
– Можно было и вторую семью завести.
– Не, ну это уж на хер.
– А что ты там делал, в Пенсильвании?
– Жил. Писал заметки и слал в Москву. Встречался с местными, разговаривал с ними. Население 3 тысячи человек… Ну, всех поголовно я не знал, но что касается адвокатов, журналистов, ментов, врачей, бизнесменов, библиотекарей, пожарников – то с ними со всеми я регулярно выпивал. Я написал про все, что представляло мало-мальский интерес.
– Я читал.
– Да? Ну я тебе просто концепцию рассказываю. Не все, правда, получилось. К примеру, не удалось мне взять интервью у местной знаменитости – карлицы ростом 1 метр 10 сантиметров: она в возрасте 99 лет умерла сразу после моего приезда. Но моими персонажами стали охотник на медведей, девелопер, мисс Москва, хозяин стриптиз-клуба, ветеран Вьетнама и прочие достойные люди. Там Москв много ведь, в Штатах. Двадцать с чем-то. А ту я выбрал по такому признаку: она была ближе всех к цивилизации. До Washington bridge, а это уже въезд на Манхэттен, было от моего дома 111 миль – строго на восток по 80-му фривею. Полтора часа езды, если без пробок. И я туда все время ездил. Чуть не каждые выходные. Заезжаешь, значит, с моста на, чтоб не соврать, 176-ю улицу – и вниз, то есть направо. Там вскоре черный негритянский Гарлем с чисто советским антуражем: пыль, какие-то ошметки кругом валяются, грязные ржавые машины, потерянные глаза у прохожих, одеты они кое-как, подозрительные типы роются в мусорных контейнерах, идут и едут на красный свет… Чем ниже по Манхэттену, тем больше цивилизации.
– А ты к Роме Каплану на Манхэттен ехал, в ресторан «Русский самовар»?
– В том числе. Хороший кабак у него. Потом еще Брайтон… Пельменная «Каппучино». Кафе «Париж». Ресторан «Континенталь». Ну да этовсе тебе известно. Может, комментарий про это написать?
– Да ты уж книжку написал.
– Ну да. Долго, кстати, я ее писал… Два года. Правда, без отрыва от производства
Комментарий Свинаренко
Я тут коротко процитирую предисловие к той книжке; я в нем объяснял, что за смысл был в той затее. Зачем я в Америку поехал и почему из нее вернулся. Сегодня и самому забавно это перечитывать. Тогда, в 96-м, жизнь была другая – простая какая-то, наивная.
«Долго я мотался по американским дорогам и проселкам. Порой, руля долгими осенними вечерами по пустынным степным трассам, я начинал задумываться о бессмысленности затеи, а на ночном привале в очередном обшарпанном мотеле вблизи нищей индейской деревушки – она и вовсе стала представляться безумной. Лежишь в кровати, пьешь пиво, смотришь телевизор, за окном ветер воет… Казалось, что ничего не выйдет, что напуганные со времен „холодной войны“ провинциалы будут сдавать меня в ЦРУ как советского шпиона и уж точно уклоняться от дачи показаний мне – потенциальному противнику, вражескому заокеанскому журналисту, очень подозрительно заброшенному в глубокий тыл сверхдержавы – оплота НАТО.
Но, как это ни странно, ни одного привода в ЦРУ у меня не было.
Ну вот, объехал я пол-Америки, насмотрелся этих Москв, выбрал себе одну и засел, зажил в ней…
Жил, жил – и вдруг вижу: американцы в целом милые и симпатичные люди! Мне было очень уютно в их тихой провинции. Вообще страна у них приятная, терпимая, теплая, почти родная, считай, и не заграница вовсе, – вот уж где себя не чувствуешь чужим. Наверное, я даже попросился бы к ним жить. Если б за время своей экспедиции не осознал некоторых важных вещей… Я, к примеру, казался себе там дворовым хулиганом, что пришел пообщаться с профессорскими детьми, – те умеют на скрипочке… Да, поначалу любопытно, все чистенькое, кругом обхождение с манерами, то-се. Однако погостил, и хватит, ведь, грубо говоря, своих хулиганских дел куча – прогуливать школу, курить в туалете, отливать кастеты, драться после шестого урока, грязно домогаться отличниц, учиться свистеть и пробовать портвейн… Ведь жалко себя, зачем же вымучивать политически корректное поведение, пить помалу и вечно улыбаться? Зачем же так скучно проводить жизнь, которая и без того коротка? Я вернулся и долго – неделю! – со странной извращенной жадностью рассматривал лица граждан России – насупленные, как у обиженных детей, с азиатскими родными скулами, со следами отдельных излишеств, без импортной political correctness и без вежливых улыбок, – простые, честные, какие есть. И у вас есть, и у меня…
Автор этой книжки в процессе ее написания получил вполне уникальный опыт. Да, толпы народу знают про Америку больше, чем я! Но! Они оттуда не возвращаются, чтоб рассказать своим. Да и скучно им было бы писать для чужих, а вам – читать, что чужие пишут про чужое. Они заполучают это свое большее знание тогда, когда уж поздно: точка невозвращения пройдена, человек уже приступил к прощанию с прошлой здешней жизнью, он в душе уже почти совсем новый американец. Еще не чужой, но уже и не свой – как пациент на операционном столе, когда хирург меняет ему пол.
Разумеется, у нас мало кого интересуют чаяния и заботы как природных американцев, так и эмигрантов, – это узкоспециальные области чьего-то сугубо корыстного интереса. Но не могут нас не взволновать странные истории, которые случились с человеком, лишь на время заехавшим пожить в американский город под названием Москва. Она, эта Москва, только и оправдывает в наших глазах внимание, уделенное текущей вокруг нее американской жизни.
Уехать – это всегда немного умереть. А уехать далеко и надолго, да и тем более в такую культовую страну, как Америка, – это значит достаточно сильно умереть. Так что мои записки – это как будто мемуары про клиническую смерть, причем не одноразовую, а периодическую (наподобие СМИ), такую, когда туда- сюда, туда-сюда, когда то и дело меняешь точку зрения, когда не успеваешь потерять интерес к нашей земной жизни в России… Я непременно раз в месяц перелетал через океан, чтоб не оторваться необратимо, чтоб навеки не поддаться наркотическому воздействию американской жизни, чтоб оставить путь к возвращению…»
Что я сегодня могу добавить к написанному тогда? Про Америку? Что сегодня мне вспоминается? Вот что. Мысль про то, что удался и сработал их мощный пиар, что якобы вся Америка – это сплошь вариации на тему Манхэттена и богатых вилл Калифорнии. Я же чаще думаю про ухабистые американские проселки, пыльные дешевые бары в глухой провинции, поселки, населенные обкуренными полусонными индейцами и медлительными неграми, мотели с белым густым ковролином, толстенные туповатые дальнобойщики за пластиковыми столами в diner, аналоге нашей советской столовой, русских эмигрантов, которые хвастают Америкой так, будто это они ее открыли или построили – а не приехали на все готовое… Еще меня мучит мысль о том, что мы вот уничтожили свою природу вокруг больших городов, а они все сохранили. Какой там город ни возьми, ну кроме уж совсем мегаполисов, так в получасе езды непременно найдется настоящий лес, полный диких зверей. Люди чуть поработают, от сих до сих, а после подхватываются, садятся в джипы, в которых к полу приварены длинные железные ящики для хранения винтовок, – и едут себе охотиться. С тем чтобы к вечеру приехать домой с тушей какой-нибудь косули… А утром – снова на работу. На охоту они ездят так, как у нас выходят во двор поиграть в домино…
И вот такая была тема: языковой барьер. Я приехал в Штаты собкором, а язык знал… ну как все. То
