с ними разговаривали, спрашивали их мнение…
– И еще так: «Вот сейчас каждый подписывает бумагу: я, такой-то, состоял в компартии, и потому подлец и негодяй, или дурак. Или продался. Прошу меня простить и буду платить алименты до конца жизни. И согласен ходить с клеймом на лбу». А кто-то б сказал: «Лучше расстреляйте». Ну вот, половину б расстреляли, а половина ходила бы с клеймом. Справедливо.
– Да. И избирательных прав их лишить.
– Это само собой. Кастрировать их или нет – это еще можно обсуждать, а что избирательных прав лишить – это точно.
– Кастрировать? Нельзя: у нас демографическая ситуация тяжелая.
– Вот видишь. Конечно, хотелось бы коммунистов поприжать. Но, с другой стороны, надо признать, что шустрых людей в стране мало. И многие из них пошли в партию, чтоб эту шустрость как-то пристроить к делу.
– Шустрость! Ха-ха-ха!
– А если этих, кто был в партии, отодвинуть в сторону и послать на второстепенную работу, то где б мы взяли людей на ответственные посты? Таких-то много, кто говорит: «Я ничего не умею, но зато я ничего не спиздил, я честный, я чудный», – но надо же как-то и горы сворачивать, а не просто сидеть со своей идейной девственностью… Так вообще бы все остановилось.
– А в августе был путч.
– Что, сразу? Как-то быстро мы до путча добрались.
– А что? Ельцина избрали, обмен денег провели – и сразу путч. Херак.
– А съезд депутатов? А начало переговоров в Ново-Огареве?
– Слушай, отвали, а? Это ж никого не интересует.
– Ты что, не помнишь ново-огаревского процесса?
– Да не было никакого процесса. Просто они сидели бухали… И на хуй Горбача посылали. Вот и весь процесс. Это, кстати, здесь недалеко, по пути на мою дачу, – где сейчас Путин живет.
– А, где кирпич висит?
– Да.
– А ты помнишь, что был референдум о судьбе СССР? И «за» было 112 миллионов человек. Из 146 миллионов голосовавших.
– Да помню.
– И что ты об этом скажешь?
– А чего тут говорить? Ну и х… с ним.
– Ну как же? Люди сказали – СССР сохранить, а им ответили: «Очень хорошо, но мы его развалим. Пардон».
– Да, и его закрыли. В соответствии с решениями.
– Обанкротили. Умышленно.
– Ну ты же помнишь, какой Горбачев льстивый вопрос задал? «Согласны ли вы проживать в союзе равноправных и справедливых, где все поровну и все чудесно?» За такое все проголосуют! Я бы и сейчас проголосовал. Но к тому времени такого не было, ну и хера ли было спрашивать?
– А тебя не волнует, что была восстановлена немецкая республика на Алтае?
– Не-а. Никак.
– Так, какие еще события? А смерть Кагановича тебя тоже не ебет?
– Уж не ебет так не ебет. Ну перестань!
– А указ президента о департизации госучреждений?
– Чего?
– Департизация.
– Не, это все было ненастоящее.
– А что организацию Варшавского Договора распустили?
– А куда б они делись? Де-факто они сами распустились. Давай лучше про ГКЧП.
– Ну ладно, давай. Это был как раз понедельник. Приезжает ко мне шофер, заходит на кухню, где я чай пью, и смотрит на меня большими глазами. Я говорю – ты чего приехал, сегодня ж у нас выходной? Номер газеты «Коммерсантъ» (еще еженедельной), где я тогда работал, сдавали все выходные, надо ж и отдохнуть… Ну да, говорит, теперь вам только и остается что отдыхать – все же кончилось. Что ты, спрашивает, думаешь об этом обо всем? О чем? Ну что Горбача выгнали? Бля-а-адь! Включаю ТВ, врубаюсь, и мы едем в редакцию. Только ночью оттуда вернулся! И шофер мне говорит: ты знаешь, я тебя везу – так это просто жест доброй воли…
– А так-то «весь мир насилья мы разрушим»?
– Типа. Трудовая у него в советском учреждении осталась, он недавно у нас работал – и его радовало, что он не лопухнулся с переменой строя. Сидим после в редакции, смотрим «Лебединое озеро».
– Это «Манфред» был! Симфоническая поэма!
– Да ну? Точно?
– Да. Чайковского. Точно знаю.
– А печаталась газета в типографии «Красная звезда». И оттуда сразу позвонили и сказали: «Знайте, вот таких, как вы, мы никогда больше печатать не будем. И сейчас накажем виновных, которые допустили преступное сотрудничество с вами за ваши грязные деньги». А кэш, кстати, стали из редакции развозить по квартирам надежных людей. Готовились же к обыскам, к конфискации, арестам и как-то пытались наладить систему выпуска газеты в подполье. И в такой обстановке, значит, редколлегия начинается. Яковлев объявляет, что решил работать в подполье.
– Не одни бабки у него в голове были, а?
– Ну да, тогда, в путч, продать газету олигарху вряд ли бы удалось. И вот он говорит: «Предупреждаю, что все это может херово кончиться. Понимаю, что не все готовы к таким рискам. Давайте сейчас мы выйдем из кабинета, и кто хочет, пусть валит, мы его поймем. А кто вернется в этот кабинет – на тех я буду рассчитывать». И вот люди собрались через пять минут, с любопытством оглядываются вокруг – интересно же, кто свалил! И недосчитались мы одного человека. Не будем называть его имени, достаточно в журналистских кругах известного. Скажу только, что 22 августа он как ни в чем не бывало вышел на работу. Я его, конечно, призвал к ответу. Он без тени смущения дал мне объяснение: «Я неоконсерватор. Потому что еврей. Есть среди нас диссиденты, конечно, но настоящий ответственный советский еврей заинтересован в сохранении СССР. Потому что если Союз развалится, то русских погонят из бывших республик. Они, голые и босые, побегут в Москву. И, увидев там сытых и довольных евреев, кого же, спрашивается, они начнут бить? Это кому-то надо? Никому. Вот потому я и поддержал ГКЧП. Там я сделал все, что мог, а теперь, когда победила ваша гребаная демократия, вот вернулся к вам. А куда ж мне теперь еще идти?…»
Ну и начинаем мы придумывать – что писать, где печатать. И как раз тогда Яковлев учредил «Общую газету», куда взял своего папашу с «Московскими новостями», «Комсомолку» и еще кого-то, всего одиннадцать газет. Слушали мы, как сейчас помню, «Эхо Москвы» – оно тогда, кажется, в первый раз так засветилось. Прямые репортажи вело из Белого дома, с баррикад… Этакое русское Си-эн-эн без картинки. Картинку же я по наводке «Эха» ездил смотреть на место. Они как объявят, что вот через полчаса будет ракетный обстрел Белого дома, так я туда с кислой рожей еду: вот твари, с ракетами-то, – а деваться некуда, я ж репортер, вызвался освещать событие… Фактуру же надо собрать, как удары наносили… Но и желание приобщиться к историческому событию – тоже, признаюсь, было. А ездил я туда на шофере, который-таки остался при мне. И только говорил: «Смотри же, никому про это, я тут инкогнито».
– Он каждый раз обосновывал свою смелость! А можно было ее не обосновывать. Смелость и смелость.
– Ну да. И вот хожу я под Белым домом, время от времени, что твой Альенде, поглядывая в небо – не валится ли мне на голову родная русская ракета? А они, ракеты, все не летели и не летели. Ну и идешь с народом беседовать. Самое интересное было допрашивать военных. Там же понаехало танков, бэтээров, и на антеннах у них триколоры, братание народа с войсками… «Вы зачем приехали?» – «Нам
