Даньку. Горько это было очень. Весь экипаж его погиб. Кроме Даньки, многие особенно жалели Батачонка, так мы называли Гришу Батакова, Данькиного штурмана. Батачонок был маленького роста, но шустрый очень, шутил постоянно… А на память о Даньке у меня ремень его остался, до сих пор цел.
Глава пятнадцатая
Мы верили в дружбу больше, чем в судьбу
Однажды после бомбежки перегона Витебск — Полоцк в экипаже моего ленинградского друга воздушные стрелки опять прозевали зашедший в атаку вражеский истребитель, и тот прицельно всадил в самолет Саши Леонтьева длинную очередь. По счастливой случайности враг не сбил и не поджег его. Пушечный снаряд взорвался прямо под турелью у стрелка-радиста, ранив его в лицо и выбив все передние зубы. Легко ранен был и воздушный стрелок. Однако нарушилась связь между членами экипажа.
Саша сразу бросил самолет вниз с разворотом в темную сторону горизонта, а немецкий летчик, видя, что советский самолет управляем и уходит от него, решил во что бы то ни стало добить его и, перейдя почти в пике, посылал одну очередь за другой. Экипаж Сашиного самолета, видя, что высота катастрофически уменьшается, а летчик не принимает мер к выходу из пике, решил, что командир убит, и покинул самолет.
Между тем Леонтьев, выведя самолет в горизонтальный полет на предельно малой высоте, взял генеральный курс 90 градусов и пошел с набором высоты на восток. Он пересек линию фронта, уточнил направление полета по специальным навигационным светомаякам и благополучно вышел на наш аэродром Мигалово. Так как у него была нарушена связь, то здесь его в этот момент никто не ждал. Тогда Саша безо всякой очереди пошел на посадку. Руководитель полетов вынужден был угнать на второй круг очередной самолет. Когда Саша приземлился, выяснилось, что у него пробито пулей колесо, из-за чего его развернуло и сбросило с бетонки. Тут уж все оставшиеся в воздухе экипажи были направлены в зону ожидания, а дежурный трактор подцепил подбитый самолет и поволок на стоянку. В «Иле» Леонтьева обнаружили 42 пробоины. Хвостовое оперение было все в лохмотьях, правый элерон разорван вдребезги (его потом даже не ремонтировали, просто заменили новым), а воздушный винт на правом двигателе оказался симметрично пробит на всех трех лопастях. Но через три дня самолет ввели в строй, и Саша еще летал на нем.
Воздушный бой Леонтьева над целью наблюдали белорусские партизаны, и когда экипаж покинул самолет, его почти сразу подобрали. Раненым оказали помощь в партизанском госпитале, а штурман Гриша Черноморец был отправлен в штаб отряда, где имелась связь с Москвой. Через несколько дней за ним прилетел ночью «По-2» («кукурузник») и вывез на «большую землю». После этого Черноморец вернулся в полк и снова отправился в боевые полеты со своим командиром. Стрелки были переправлены значительно позже и попали сразу в госпиталь, а уже оттуда вернулись в полк.
Приведу аналогичный пример везения. В тот же период над Минском мой Ваня только чудом избежал смерти. Дело было так, он в кабине стоял на своем месте, наверху. Стрелок-радист во время боевого вылета должен весь полет стоять лицом к хвосту, он охраняет заднюю и верхнюю полусферу, и у него на турели тяжелый пулемет калибра 12,7. В пулемете этом пули по 50 граммов весом, и есть даже разрывные. Турель ворочается свободно, а справа от нее патронный ящик на 350 патронов, куда уложена лента, которая оттуда идет в пулемет. Во время полета у Вани пулемет был всегда взведен, только нажми на гашетку, и он все время смотрел назад, влево, вправо. А тут вдруг штурман объявил, что мы заходим на Минск и сейчас начнем бомбить узел. Я не знаю, что дернуло Ивана, но почему-то вдруг ему захотелось на это глянуть, он развернулся вместе с турелью, что ему совершенно не нужно было делать, и именно в этот миг между хвостом и плоскостью разорвался снаряд. Крупный осколок, который, как мы потом, прилетев, промерили, шел Ване как раз в сердце, если бы он стоял на своем месте, по счастливой случайности врезался в патронный ящик и там все перекорежил, так что даже подачу ленты заклинило. Зато наш Иван остался цел и невредим, даже без царапины. Он сразу доложил мне:
— Командир, пулемет заклинило, в патронный ящик осколок попал, лента порвана.
— Сверху хоть есть целые патроны? — спросил я.
— Да, кусок ленты патронов на двадцать.
— Выкинь последний патрон в конце ленты и держи этот кусок.
Наш стрелок-радист так и сделал, по сути, у него достаточно боекомплекта осталось, чтобы отбить одну-две атаки. Но весь полет дальше прошел благополучно. Подобные счастливые случаи у нас время от времени происходили. Но нас со школьной скамьи учили атеизму, поэтому веры в Бога не возникало. У меня самого мама и бабушка верили, даже маленького меня крестили в православной церкви, однако я неверующий до сих пор. Но ощущение, будто какая-то сила сверху есть, на войне периодически появлялось. В приметы мы очень верили.
Перед боевым вылетом никто не брился. А то в начале войны были случаи, кто-нибудь побреется, весь такой красивый сразу становится и не возвращается с задания, сбивают его. Повторилось такое несколько раз, и у нас эта примета неизменной стала. Если получалось, что несколько дней подряд летали на боевые задания, так и ходили все со щетиной. Это было особенно заметно, потому что у нас ни у одного не было бороды, только бакенбарды многие отращивали, и я тоже. Получалось периодически, что мы заросшими ходили, уже и командир спрашивал: «Ну что, скоро вы бриться начнете?» — «Как погода испортится, так мы и побреемся!»
А вот примета, о которой я узнал впоследствии, что перед боем нельзя фотографироваться, у нас в ходу не была. Дело в том, что фотоаппаратов практически не имелось. У нас только Ашкинезер, воздушный стрелок Саши Леонтьева (он после смерти узбека в экипаж к Сашке попал, отличный стрелок!), этим увлекался, у него был фотоаппарат «Фэд».
Он порою хорошо фотографировал. Однажды с Володей Иконниковым нас поймал, когда тот разгоряченно, размахивая руками, мне рассказывал о недавно прошедшем бое. Еще, конечно, у начальника разведки целая фотолаборатория была. Но это уже не то, сами понимаете. Поэтому у меня очень мало военных фотоснимков.
Кроме того, у нас даже не примета, а скорее правило было: сильно не напиваться, даже если вылетов не планируется. Хотя с тем, чтобы достать спиртное, проблем не было. Знаете, что такое «ФАР-1»? Это Фляжка Авиационная, Раздутая емкостью 1 литр. Изготавливалась она из обычной солдатской фляжки емкостью 750 граммов, которая изначально имела вмятину на боку, чтобы удобно прикладывалась к телу. Так вот, мы брали эту фляжку, наливали в нее воду до половины или чуть больше, привязывали горлышко проволочкой к палке и держали таким образом, как на удочке, фляжку над костром или над паяльной лампой. Емкость нагревалась, начинала раздуваться, и мы получали «ФАР-1».
Оставалось только наполнить ее спиртом. И это было просто. В наших самолетах для того, чтобы очищать в полете замерзшие стекла, всегда было залито двадцать литров спирта. У штурмана в кабине как раз проходила трубочка, которую можно было отсоединить обычным ключом на четырнадцать. Такой ключ у штурманов в те времена всегда лежал в планшете. А наполнив фляжку, мы все заворачивали на место, и полетные характеристики самолета от слитого литра спирта нисколько не страдали.
Соответственно, что дальше. После каждого боевого вылета мы получали законные сто грамм водки. К ним полагалась закуска: селедочка, салатик обязательно или еще какая-то мелочь. Столики были на четыре человека, как раз на экипаж. К нашему приходу в столовую на этих столиках уже всегда четыре рюмки налитые стояли или пустые рюмки и графинчик с четырьмястами граммами водки. Мы это выпивали, штурман нам под столом втихую из «ФАР-1» наливал еще по пятьдесят граммов спиртика, мы его разбавляли водой, пили, и на этом останавливались. Шли спать.
Иначе было нельзя, ведь могло получиться, что мы только ляжем, а нас тут же поднимут по боевой тревоге. Помню даже случай такой произошел. У нас в полку был летчик Алексей Милентьевич Болдарев, лет сорок ему было, старше нас всех, он еще до войны летал на Дальнем Востоке в «Аэрофлоте». Много нам рассказывал о своих полетах, мы его любили, называли всегда по отчеству — Милентьич. И с ним что произошло. Объявили у нас отбой, мы только легли, и тут сразу боевая тревога, надо срочно лететь на новую цель. Милентьич же успел довольно прилично выпить, пришел на КП серьезно навеселе. Мы ему говорим тихонько: «Милентьич, может, не полетишь?» Он в ответ: «Солдатам фюрера капут!» — и настоял,
