– В карцер.
Товарищи спешили изолировать Андрея, чтобы спасти от разъяренных палачей.
В узкой камере стоял полумрак. Из всех углов веяло сыростью. Но Андрей ни на что не обращал внимания. У него кружилась голова, его тошнило. В неравном поединке с помощником палача он, как говорят спортсмены, «полностью выложился» и вконец обессилел. Предательская слабость разлилась по всему телу. Думать и соображать он не мог. В голове стоял какой-то непонятный и неприятный звон.
Бурзенко подошел к деревянной койке и повалился на нее. Ему вдруг ужасно захотелось спать. «Надо было хоть одеться», – сквозь дремоту подумал он, но так и не встал с койки. Он только снял боксерские перчатки и положил их под голову…
Андрей спал долго. Проснулся от странной тишины и лежал, не открывая глаз. Он догадывался, что уже наступило утро. Но почему-то не было слышно привычной суеты утренней побудки, не раздавалась ругань блокфюрера и его помощников.
Открыв глаза, боксер привстал от удивления. Где он? Как сюда попал? Андрей осмотрелся. Сквозь маленькое решетчатое окошко пробивается свет. Он лежит на голых досках грубой койки, накрытый ватным стеганым одеялом. Таким одеялом Андрей не укрывался уже несколько лет. От него веяло домашним уютом и теплом. Бурзенко перевел взгляд на дверь. Массивная, окованная цинковым железом. И боксер сразу вспомнил все: вчерашний день, отчаянный неравный поединок с Вилли, налет полицейских… Значит, он в карцере!
От этого открытия ему стало не по себе. Неужели зеленые хотят отомстить ему?
Андрей сел на койку. Рядом с койкой на табуретке оказалась еда. От изумления невольно вырвалось восклицание: перед ним на табуретке лежал кусок вареного мяса, ломоть белого настоящего хлеба, кусок сахара и чашка с макаронами.
Бурзенко снова осмотрел камеру. Что это значит? Если он действительно в карцере, то почему здесь теплое одеяло и такая еда? А если не карцер, то почему дверь заперта?
Дома, еще до войны, Андрей читал в романах, что узников, приговоренных к смерти, перед казнью содержат в хороших условиях и дают самую лучшую пищу.
Неужели и его судьба уже предрешена?
Андрей стал барабанить кулаками в дверь. Потом долго стучал ногами. Но к двери никто не подошел.
Устав, Бурзенко вернулся к койке, лег и закутался одеялом. Попробовал уснуть, но не смог. Хотелось есть. Вздохнув, Андрей протянул руку и взял кусок мяса.
Николай Кюнг не спеша проходит вдоль колючей проволоки, по аллее, отведенной для прогулок. Он смотрит на далекие горы, подернутые дымкой тумана, а сам думает об Андрее. Успели полицейские незаметно отвести боксера в больницу, а затем в подвал мертвецов или нет?
Вчера Рихард сообщил ему, что гитлеровская служба безопасности заинтересовалась Андреем и его номер включен в список узников, которых должны вызвать к третьему окошку, на расстрел. Подпольный центр решил не отдавать боксера гестаповцам, решил спасти его. И по заданию центра Кюнг организовал «разгон» зрителей неравного поединка. Среди полицейских, участвовавших в операции, было много своих политических заключенных. Им удалось, не вызывая подозрений, доставить боксера в безопасное место. Однако зеленые пронюхали о местонахождении Андрея и сообщили дежурному офицеру. Тот велел схватить боксера и прикончить. Послали двух солдат за Андреем. Кюнг видел, как они протопали в сторону карцера… Удалось или не удалось подпольщикам опередить охранников?
Кюнг неторопливо шагал вдоль колючей проволоки. Он ждал. Рядом прогуливались узники. Их тоскливые взгляды были обращены за ограду.
Из дверей больницы вышел полицейский. Кюнг присмотрелся – чех Владислав. Не спеша двинулся навстречу.
Когда они поравнялись, Владислав позвал Николая. Тот, как и подобает заключенным, вытянулся по швам перед полицейским. На них никто не обращал внимания. Такие сцены были привычным явлением.
– Все в порядке, Андрей в подвале, – доложил шепотом Владислав и пошел дальше.
Николай Кюнг, не оглядываясь, направился в противоположную сторону. Он улыбался. Бурзенко вырвали почти из когтей гестапо! Недели две Андрей поживет в мертвецкой, куда складывают трупы умерших от болезней. В этот подвал эсэсовцы никогда не заглядывают – боятся заразиться тифом. За это время его карточку подпольщики снова водворят на прежнее место. А там видно будет…
Пробившиеся сквозь тучи лучи солнца озарили, выхватили из сумрака вершину горы, которая зеленым колоколом величественно поднималась над своими меньшими собратьями. Николай Кюнг долго смотрел на гору. Там, если идти вот так, на юго-запад, поднимаются еще более высокие горы, Альпы, их вершины украшены белоснежными шапками вечных льдов, а долины хранят тепло и наполнены солнцем. Там Швейцария, родина его отца, родина его предков. Полвека назад молодой швейцарец, пастух Фредерик Фердинанд, носящий громкую фамилию древних вождей франкских племен Конунгов, подрядился к русской помещице Софье Ивановой и вместе с закупленным породистым скотом симментальской породы прибыл на заработки в чужую снежную Россию. Прощаясь с родными, он уверенно говорил: «Не волнуйтесь, я еще вернусь. Соберу состояние и приеду!» Но состояния в России он не собрал. Заработка хватало на то, чтобы кормиться, одеваться, платить за жилье, и он с трудом урывал часть от жалованья, чтобы послать старым родителям.
Домой вернуться тоже не удалось. Встретилась ему на пути голубоглазая россиянка с длинной светлой косой и ямочками на щеках. И забыл Фредерик Фердинанд Конунг свою далекую родину, родственников, друзей. Всего себя положил к ее маленьким, обутым в крестьянские лапти ногам.
Евфросиния Матвеевна Кудряшова, доярка, была такая же обездоленная, как и он. Они прожили жизнь дружно и счастливо, душа в душу, оставив после себя большое потомство: семерых черноглазых и русоволосых Конунгов. Обрусев, Фредерик Фердинанд стал Федором Ивановичем, и его фамилия из Конунга изменилась в Кюнга. Федор Иванович навсегда полюбил эту холодную и приветливую страну, родину своей любимой жены и своих детей.
Октябрьскую революцию семья Кюнгов встретила радостно. Она дала крестьянам землю, свободу. Многочисленная трудолюбивая семья зажила счастливо. В доме появился достаток, дети пошли учиться. Иван, названный в честь деда по матери, учился хорошо, подавал большие надежды, писал стихи. Добровольцем ушел в Красную Армию, был танкистом-офицером. Герман, названный в честь деда по отцу,
