росли кусты орешника и черемухи. Миклашевский сбежал по крутому косогору вниз, с завистью глянул в сторону серого валуна, покрытого с боков зеленым мхом, туда, где начинал свою жизнь маленький ручей, где весело выбивался из-под земли родник, образуя маленькое живое блюдце. Пить хотелось так, что, казалось, все внутренности высохли, как у вяленой рыбы. В горле противно першило. Не останавливаясь, Миклашевский пробежал мимо родника и стал вскарабкиваться вверх.
На посту стоял пожилой артиллерист, призванный недавно по мобилизации, грузной комплекции и довольно робкий. Полное простоватое лицо его, тщательно выбритое, вытянулось от удивления, когда он увидал приближающегося к проходной лейтенанта со связанными руками и с пилоткой во рту. Гимнастерка на нем в темных разводах пота, и сам лейтенант, казалось, исходил паром. Боец вытаращил глаза. «Тута что-то неладное», — подумал он и вскинул винтовку:
— Стой!
Миклашевский, мотая головой, приближался к воротам.
— Не подходить! Стрелять буду!
Игорь злился. Дорога каждая минута! Нужно скорее назад, в лес, чтобы задержать гитлеровцев, переодетых в наших милиционеров.
— Стой, кому говорят! А то пальну!
Игорь остановился. Надо подчиняться, ничего не поделаешь. Он потянулся вперед, как бы говоря: вытяни к чертям изо рта пилотку! Но часовой не двигался с места, держа оружие наготове. Утром на политзанятиях комиссар рассказывал, что фашисты применяют разные хитрости, засылают лазутчиков, переодетых в наших, всяких шпионов и диверсантов, и потому каждый боец должен быть бдительным. Часовой часто моргал, силясь понять, кого же он задержал. На вид вроде свой, артиллерист, и лицо как будто знакомое. Но растрепанный больно, взмыленный, да и руки хитро за спиной связаны, в рот пилотка засунута. Он смотрел на лейтенанта и не мог решиться: то ли выстрелом вверх поднять тревогу, то ли проконвоировать задержанного к проходной и вызвать начальника караула.
За спиной часового послышался гул мотора. К воротам подъехала полковая полуторка. Шофер дважды просигналил:
— Открывай, засоня!
Часовой движением штыка приказал Миклашевскому дойти к проходной:
— И не думай убечь, все одно пуля догонит!
Шофер, высунувшийся из кабины, узнал боксера и крикнул:
— Это же свой! Наш чемпион!
Через несколько секунд шофер выскочил из кабины и вырвал у Миклашевского изо рта кляп. Игорь широко вздохнул, поперхнулся воздухом. Сведенные от напряжения челюсти почти не двигались, а язык, казалось, одеревенел. Он не мог выговорить ни слова, закашлялся с надрывом, глаза заслезились.
— Сейчас освободим руки! — шофер вынул складной нож и перерезал тонкие веревки.
Часовой сбегал в будку, принес чайник с водой и, налив кружку, протянул Миклашевскому:
— Сполосни глотку — полегчает.
Игорь осушил кружку и, переведя дух, нервно заговорил:
— В лесу… Немцы… переодетые милиционерами… Скорее!..
Прозвучала боевая тревога, и лейтенант Миклашевский повел группу вооруженных бойцов в лес. Миновали низину, взбежали на крутобокий косогор. Обратный путь показался Игорю значительно короче. Бежали молча, легко и быстро, как в командных соревнованиях по бегу. Выскочили на поляну, на которой ему встретились женщины. В траве валялись берестяные лукошки с грибами. Зенитчики, свернув влево, пролезали через кусты черемухи и заросли хвойного молодняка.
— Вот они! — неожиданно раздался крик. — Сюда, ребята!..
Миклашевский вместе с другими ринулся на зов, ломая ветки, продираясь сквозь заросли. Когда он приблизился к немецким разведчикам, их уже обезоружили.
— А третий? Где третий? — Игорь обвел глазами полянку. — Куда девался третий?
— Их тут было двое, — виновато ответил конопатый боец, первым обнаруживший немцев. — Лежали под сосной…
— Ищите третьего!
Зенитчики обшарили все вокруг, но третьего диверсанта не нашли. Он исчез, словно провалился сквозь землю.
Игорь шагнул к Фрицу. Фашист в страхе съежился, ожидая удара.
— Где обер-лейтенант? — спросил по-немецки Миклашевский.
Фриц отрицательно замотал головой.
Миклашевский повторил вопрос Гансу. Немец буркнул, сплевывая кровь:
— Он нам не докладывал…
— Что он сказал? — зенитчики пристально смотрели на лейтенанта. — Переведи, что он лопочет.
— Не знает, где офицер, — ответил Игорь, чертыхаясь. — Смотался, скотина!..
Немецкие разведчики на допросе назвали себя: ефрейтор Ганс Батлер и рядовой Фриц Хойзнер. Третий — ему удалось, как сказал Фриц, избежать встречи с русскими — был обер-лейтенант Хельмут Гезенриген. Все они из взвода разведки 41-го моторизованного корпуса группы «Север», танковые дивизии которого ведут бои на подступах к Пскову. Последнюю фразу Миклашевский принял за хвастовство: не может быть такого, чтобы бои уже шли так близко, врут они насчет Пскова. Свои предположения он высказал вслух.
— Это мнение держите при себе, — сухо сказал лейтенант особого отдела, записывая показания пленных. — Точно переводите каждую фразу.
Батя, комиссар и начальник штаба промолчали, и это было красноречивее слов. Миклашевский понял, что те знают о том, что бои уже идут где-то неподалеку от Пскова.
— Через несколько дней германские войска будут здесь, — высокомерно заявил Ганс, окидывая всех покровительственным взглядом. — Если желаете сохранить себе жизнь и хорошее отношение оккупационных властей, то я могу дать добрый совет…
Немцев после допроса отвели на гауптвахту, по одному заперли в камеры, и у дверей поставили караул.
Днем лейтенант Харченко вызвал Миклашевского к себе.
— Корректировать огонь батареи сможешь?
— Если потребуется, и огонь вести смогу, — ответил Игорь, не понимая, к чему клонит взводный. — Всему научиться можно, было бы желание.
Лейтенант Харченко подошел почти вплотную к Игорю и тихо сказал:
— Меня только что назначили командиром взвода управления. Дали право взять одного лейтенанта разведчиком. Пойдешь?
Игорь согласился, не задумываясь.
Глава шестая
Старший лейтенант Черкасов был назначен командиром танкового батальона. Старшина Григорий Кульга стал командиром боевой машины. Механиком-водителем в его экипаж попал бывший тракторист Клим Тимофеев. Еще в экипаж Кульги добавили башенного стрелка Данилу Новгородкина и радиста Виктора Скакунова, невысокого худенького парня с круглым девичьим лицом, студента второго курса Ленинградского университета, который в двадцать два года все еще выглядел мальчишкой. Характер у него был мягкий, покладистый. «Не танкист — барышня в штанах», — сказал о нем механик-водитель.
Башенный стрелок Данило Новгородкин, разбитной и веселый малый с квадратным загорелым лицом,
