— Вот никогда не думал, что ты… Ты!.. И вдруг совсем не тот, как нам казалось… Знаешь, ребята со второй роты, что ушли к партизанам, хотели тебя прикончить, да случая не подвернулось… А ты вон какой…
Он схватил винтовку и побежал кустами рядом с дорогой. Потом, на повороте, выскочил на открытое место и помахал рукой.
— Дорогая женушка, я чувствую себя хорошо!
Выждав четверть часа, Игорь выстрелил несколько раз из пистолета по мотоциклу, сделав пробоины в коляске, и покатил назад.
Капитан Беккер, выслушав доклад Миклашевского о «нападении партизан и гибели Сероштанова», спросил негромким голосом:
— Зачем убил?
— Не я, герр гауптман, партизаны…
Дальновидный капитан понимал, что дружба с русским, родственники которого вращаются в верхах, может оказаться весьма полезной и нужной для продвижения по служебной лестнице. Потому он смотрел сквозь пальцы на его действия.
— Мне наплевать, кто его убил. Пусть партизаны, — понимающе заключил Беккер. — Он мне тоже не особенно нравился.
И повелел занести в журнал батальона запись о «мужественном поступке мотоциклиста, спасшего секретный пакет».
— А теперь пойдем выпьем по рюмке шнапса за победу. Войска фюрера заняли Севастополь!
Тяжело улыбаться, но надо улыбаться, изображать на своем лице радость. Миклашевский пересилил себя, растянул губы улыбкой, выдавил из себя слова восторга. Пил шнапс, отдающий самогоном, а внутри разливалась обжигающая горечь. Неужели сдали Севастополь? Не хотелось верить в такое… Игорь помнил, как в Ленинграде, на льду Ладоги, охраняя Дорогу жизни, в короткие минуты затишья обсуждали каждую весточку о героических делах защитников Севастополя, который стал родным братом по обороне, по лишениям. Говорили, что Ленинград — это крепость на севере, на правом фланге огромного фронта, а Севастополь — крепость на юге, на левом фланге…
— Еще по рюмке! — Маленькие глаза Беккера восторженно стекленели. — За большой русский город Воронеж… Только сейчас передали по радио!..
Из черного диска репродуктора, установленного в столовой, сыпалась бравурная барабанная дробь и визгливый мотив марша. Потом снова передавали последние известия, от которых у Миклашевского холодела спина:
«Левофланговый корпус доблестной 6-й германской армии соединился в районе города Старый Оскол с частями 2-й венгерской армии и замкнул фронт окружения десяти русских дивизий… Передовые танковые части вышли к пригороду города Воронеж… В Баренцевом море доблестная авиация и подводные лодки атаковали караван судов возле острова Медвежий. Три транспорта потоплены, на танкере „Азербайджан“, шедшем с грузом нефти, вспыхнул пожар. Крейсерский отряд прикрытия, состоявший из английских военных кораблей, не выдержал атаки и, неся большие потери, бросил караван, стал беспорядочно уходить…»
— Лето — время наших побед! — разглагольствовал Беккер. — Скоро конец войне. Еще несколько ударов, и Советам капут!.. Идет хорошее лето, оно войдет в историю!
— Да, герр гауптман, наступает жаркое лето… А через день батальон остлегиона погрузили в эшелон.
Позади остались длинные туннели и ущелья Карпат, зеленые горы и чистенькие села, окутанные садами. Миновали Польшу, потом пошла Германия. Всюду кирпич и кирпич. Даже в деревнях дома построены из кирпича. Церкви высокие, островерхие, словно хотят дотянуться до неба, с узкими стрельчатыми окнами. Дороги, мощенные булыжником или покрытые асфальтом. По бокам растут фруктовые деревья. Все кругом чисто, вылизано, кусты подстрижены, заборы выкрашены.
Солдаты прилипли к окнам, жадно курили, оглядывая германскую землю. Миклашевский тоже смотрел на ухоженные поля, на деревни, напоминающие частицу города, на сытых, гладких пятнистых коров, на сады и дороги, и в его душе рождалась смутная надежда, что, может быть, придет такое время, когда и сюда, в эту сытость и самодовольство, придет война. И еще думал: «Как далеко сюда идти надо, если теперь откатились уже до Воронежа, до Дона и все никак не можем сдержать, остановить германцев…»
А эшелон все катил и катил. Среди легионеров пошел слух, что везут в самый Берлин. Командир батальона на эту тему не распространялся, ротные тоже молчали.
Берлин проехали глубокой ночью, когда все спали. Миклашевский сквозь сон, как бывает в дороге, смутно помнил, что на какой-то станции долго стояли, потом их вагон отцепляли от эшелона, юркий голосистый маневровый паровозик тащил их на другой путь, лязгали буфера, доносились команды на немецком языке, мимо с шумом и грохотом проносились какие-то эшелоны и пассажирские поезда…
Утром, когда выяснилось, что Берлин остался далеко позади, в вагоне воцарилось общее недоуменное разочарование: надо же такому случиться, черт побери! Проспали!..
Никому и в голову не пришло, что немецкие железнодорожники, конечно по указанию свыше, специально так составили расписание движения эшелона, чтобы в столицу он прибыл глубокой ночью и там не задерживался…
Русским, даже присягнувшим на «верность фюреру», не особенно доверяли.
Эшелон катил дальше на запад.
Батальон остлегиона расквартировали в приморском городе Булонь, вернее, как его именуют, в отличие от одноименного пригорода Парижа, Булонь-сюр-Мер, расположенном на севере Франции, неподалеку от бельгийской границы, на побережье пролива Ла-Манш.
Штаб разместился в центре города, три роты заняли женскую школу, добротное красного кирпича одноэтажное здание, одна — в ближайшей деревне, которая примыкала к городу. В деревне была своя островерхая церковь, в которой по воскресеньям проходила служба. Неподалеку располагался кинотеатр.
Батальон остлегиона сменил здесь немцев, которые, как выяснилось, накануне прибытия русских погрузились в эшелон и отбыли в Германию. Не оставалось сомнения, что германское командование, заменяя свои войска на побережье, собирало где возможно резервы, чтобы бросить новые полки в неоглядные просторы России, в пекло войны. Там немцы хотя и наступали, но по всему было видно, что они несли немалые потери, если решились снимать войска, оголять важное побережье, откуда до Англии, как говорится, рукой подать.
Первые дни, первые знакомства, первые впечатления. Никто не думал, не гадал, что судьба забросит так далеко. Русские удивленно оглядывались вокруг себя. Войны здесь не чувствовалось. Может быть, ее гнетущая тяжесть и давила французов, но русские, уцелевшие в пекле огня и грохота, видевшие сожженные деревни и разрушенные города, познавшие лишения и страдания, удивленно рассматривали мирную жизнь, наполненную, как казалось, достатком и сытостью.
Через две недели трое легионеров из первого взвода ночью покинули расположение части и ушли, захватив с собою оружие.
Обнаружили их на пятый день в предместьях города Лилля. Они на разъезде успели сесть в проходивший товарный поезд. Один из них, когда началась перестрелка, соскочил на ходу с поезда и скрылся. Второй был убит. Третий выстрелил себе в грудь, но неудачно, и его схватили.
Раненому оказали медицинскую помощь, а когда он стал поправляться, расстреляли перед строем батальона. Перед смертью он успел крикнуть:
— А тут партизанить можно, ребята!.. Народ, французы эти…
Грохнул нестройный залп и оборвал его на полуслове. Так никто и не понял, что же он хотел сказать о французах.
Фамилия расстрелянного была Лопухов. Кто он и откуда — Миклашевскому узнать не удалось. В тот день никого с территории батальона не выпускали. Проводили усиленно строевую подготовку, а потом в
