потеряв над собой контроль, и пропустил еще один удар, теперь уже ребром ладони по шее. Бить в третий раз необходимости не было, но именно у этого «оператора» за спиной болтался «бизон»! И Корсар ударил в третий раз, ощутив, как под его ногой в теле врага что-то хрустнуло и тот безвольной куклой повалился на пол. Когда он уже упал, из его рта вытекла струйка зеленой жидкости, перемешанной с ярко-алой кровью.
Моторы продолжали петь свою песню, а «Бе-32» все так же спокойно плыл в воздухе, словно ничего не произошло, хотя теперь его интерьер вызвал бы тошноту даже у Джона Ву. По ворсистой ковровой дорожке тянулись кровавые полосы, в кресле лежал мертвец с развороченной грудью, и еще один валялся в узком проходе между креслами. Рядом с ним лежали еще два тела, без видимых ран, но тем не менее неподвижных.
А над ними стоял мужчина, перемазанный кровью от ног до повязки на глазу, стоял, сжимая в руках компактный пистолет-пулемет, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: он готов на все.
Корсар передернул затвор «бизона» и мягко шагнул вперед. В этот момент самолет накренился, и пятна света, лежащие на креслах, куда-то поползли.
«Разворот согласно плану полета… — определил Корсар. — Ничего не понимаю!» — впрочем, на раздумья времени не было. В любую минуту кто-нибудь из двоих, оставшихся в кабине, мог зачем-нибудь выйти в салон. Значит, надо было проявлять инициативу.
Дождавшись, пока самолет выровняется, Корсар двинулся вперед Он уже овладел собой и кидаться вперед очертя голову не собирался. Вот издырявленная пулями занавеска, и очень хорошо, что издырявленная… Он пригнул голову и заглянул в одну из дырок.
Сдвижная дверь в пилотскую кабину по-прежнему была открыта и придерживала тело второго пилота. Хомяк лежал позади своего кресла — рассчитанная на экипаж из трех человек кабина «Бе-32» была сравнительно просторной. Один из арабов сидел за левым штурвалом, а другой… Другой занимался чем-то странным. Пристроив наверху приборного щитка видеокамеру, он соединял ее широким многожильным шлейф-кабелем с небольшим компьютером, который стоял перед левым креслом. Получалось так, что плоский экран компьютера закрывал от человека, управляющего самолетом, половину важных приборов. Или сейчас видеть экран было для него важнее?
Араб закончил соединять провода и включил камеру. Одновременно с этим экран компьютера тоже ожил, и на нем появилась какая-то картинка.
«Что-то знакомое… Очень знакомое…» — и вдруг Корсар вспомнил: почти такую же картинку рисовала ему на дисплее «Су-37» навигационная система во время первой посадки на горный аэродром. Но тогда ведь надо было выдерживать расстояние и скорость с точностью до метра, до километра в час!
«Здесь-то им директорное управление зачем? Да еще от какого-то левого прибора… Не может быть, чтобы ради удовольствия полетать по командам компьютера была затеяна целая боевая операция… А, какая разница! Только бы удалось заставить гавриков сесть, а уж потом разберемся, что и зачем!»
Он несколько раз глубоко вздохнул и двинулся вперед, стараясь ступать как можно тише.
Первым увидел Корсара тот, кто налаживал телекамеру. С гортанным криком он попытался схватиться за короткий «Калашников», но Корсар угрожающе повел стволом «бизона», и араб послушно отдернул руку.
Тому, кто управлял самолетом, хватило одного короткого взгляда через плечо, чтобы разобраться в ситуации.
Корсар закричал по-английски, не заботясь о чистоте произношения:
— Посадка немедленно! Стреляю без предупреждения!
В глубине души он понимал, что стрелять здесь, в кабине, было бы безумием — и так после первой короткой перестрелки в приборной доске появилось несколько зияющих пробоин, а под ногами скрежетало стекло разбитых приборов. Тем временем картинка на экране компьютера изменилась, предлагаемая траектория полета ушла куда-то вбок, а кроме того, добавилась еще одна, словно теперь система отслеживала движение двух самолетов сразу. И вроде бы их траектории должны были пересечься…
Летчик на команду не среагировал, и тогда Корсар коротко нажал на спуск, прицелившись так, чтобы пули ушли вперед, не попав по приборам. В лобовом стекле появилась россыпь пробоин, окруженных сеточками трещин, — скорость самолета была не очень большая, и воздушный поток сломать стекло, хоть и пробитое, не мог. Пилот вжал голову в плечи и что-то быстро-быстро заговорил сидящему в кресле справа. Тот его перебил, а потом схватился за микрофон радиостанции и что-то закричал,
— По-английски! — заорал Корсар, и тогда оба араба умолкли вообще. Тогда он еще раз приказал: — Посадка сейчас! Или стреляю!
На этот раз пилот вроде бы понял, что с ним не шутят, и отдал штурвал от себя. За стеклом мелькнул силуэт выполняющего очередной полет «Крыла», и Корсар вдруг сообразил, что просчитанная компьютером траектория ведет прямо к нему
«Смертники, что ли? Не похоже… — попытался понять он, но тут же приказал себе: — Не отвлекайся!
Внизу все будет ясно!» — и в соответствии с этим приподнял опустившийся было ствол «бизона», на всякий случай напомнил:
— Говорить по-английски!
Несмотря на угрозы Корсара, двое оставшихся в живых террористов по-английски так и не заговорили — может быть, просто не умели, хотя, с другой стороны, поняли же они его требование о посадке?
Как бы то ни было, пилот заходил на посадку в гробовом молчании. Следовало отдать ему должное: делал он это вполне грамотно. Наверное, на контрольной башне поняли, что дело неладно, и, как обратил внимание Корсар перед посадкой, к полосе уже спешили и пожарные машины, и «Скорая помощь», а самое главное — черно-белые полицейские машины.
«Ну что ж, — усмехнулся он про себя. — Им будет над чем поработать!»
Когда самолет остановился, возникла заминка. Наконец Корсар принял решение: он показал на аварийный выход и, отступив в глубь салона, приказал террористам выходить по одному. Они послушно подошли к отмеченному красным трафаретом люку, и, повинуясь властному жесту, передний дернул за рычаг. Люк пружинисто отскочил вперед и глухо брякнул по бетону. Корсар напряженно наблюдал, как сначала один, а потом другой террорист, смешно приседая на корточки, спрыгивают на бетон полосы (в маленьком «Бе-32» надувных трапов предусмотрено не было), и потом, держа руки у головы, бегут к полицейскому автобусу.
— Послушные мальчики. Наверное, теперь и мне можно выходить?
После более-менее прохладного воздуха в самолете полуденная жара обдала его, словно из открытой духовки огромных размеров. Сразу же вернулась предательская слабость в ногах, закружилась голова, но тем не менее Корсар довольно бодро шел от самолета и еще издалека начал кричать:
— Алло, кто там есть! Там, в самолете, раненые, убитые! Давайте скорее медиков!
Но почему-то фигуры в белых халатах не бросились вперед. Да и к самому летчику тоже никто не спешил с распростертыми объятиями. Наоборот, от одной из черно-белых машин раздался властный голос, усиленный мегафоном. Корсар сначала не понял, но потом сообразил: ему приказали бросить оружие.
— Ах, ну да, извините… — пробормотал он и, наклонившись, аккуратно положил «бизона» на бетон, а потом помахал пустыми руками в воздухе. Тотчас с десяток парней в пуленепробиваемых жилетах и шлемах отделились от машин и бросились вперед.
— Да вы что… — начал было он, но один из налетевших полицейских от души съездил его резиновой дубинкой по голове, и Корсар, и так державшийся из последних сил, потерял сознание.
Казак. Допрос для проформы
Из-за того, что Корсар, по выражению полковника Марченко, «дезертировал в самый напряженный момент», расписание дежурств на жаре у самолета пришлось срочно переделывать. Казака с Наташей
