Следующая станция – смерть

– Сразу надо было насчет швейцаров догадаться! Эх, не тот уже нюх и годы не те…

Оркестр на Речном начинал играть как раз с двадцати ноль-ноль. Раньше публика при деньгах не приходила, а если и приходила, то не упивалась до состояния острой необходимости послушать любимые мелодии и ритмы советской и зарубежной эстрады. Спецгруппа из райотдела прибыла со скоростью хорошо смазанной молнии. Все блистали отполированными штиблетами и выбритыми физиономиями. И все, не сговариваясь, надели модные рубашки терракотового цвета. Я загрустил: даже слепой, завидев этих инкубаторских, сообразит, из какой они птицефермы.

– Вы что, сговорились? – прошипел я на ухо старшему.

– Так это же самый писк! В такой рубашке майор Томин в последних «Знатоках» ходил.

Я, кажется, обещал когда-то рассказать о вожделенном антураже для идеального преступления: сиреневый туман над мокрой набережной, фонари, под которыми, в соответствии с классической шуткой, темнее всего, тихое сопение пароходов, которые настраиваются через месяц-другой закрыть навигацию и залечь в затонах до весны. Это по ту сторону окон, а по эту – характерный шум ресторана, соло саксофона в оркестре (кому-то приспичило «Вишневый сад» послушать), вспотевшая бутылка шампанского почивает в ведерке со льдом… последний глоток коньяка в рюмке мужчины: «За любовь пьют исключительно крепкое!» Неосторожный жест дамы, косметичка падает под стол, взмыленный кавалер лезет туда же. Там ему дают полюбоваться зрелищем голых женских коленок, которые пикантно раздвинулись… фривольный ракурс! Стоит задержаться несколько лишних секунд. А тем временем подруга добавляет в его рюмку к неповторимому аромату армянских гор непредвиденный Госстандартом ингредиент. Без цвета, запаха и вкуса – идеальная штука для аналогичных ситуаций. Партнер вылезает из-под стола, удовлетворив эстетические запросы и возбудив сексуальные…

«За любовь – до дна и стоя!» Несчастный! Пока ты высматривал в полумраке фасон трусиков, она уже вытерла нож и вилку и подала знак официанту убрать приборы. Через несколько минут гусара снова тянет под стол, но уже не из эстетических соображений. Заботливый женский голос: «Тебе плохо, милый? Здесь духота, выйдем на воздух. Нет-нет, давай я рассчитаюсь, а то ты посеешь деньги по всему ресторану». А некоторое время спустя – всплеск воды в заливе, и стук женских каблучков постепенно затихает где-то в полосе тумана, который очень кстати укрывает место вынужденного приводнения кавалера.

Утопитесь в своей Сене, товарищ Сименон! А вы, гражданка Агата, отправьте ему венок! Потому что даже в государстве плановой экономики и стихийного дефицита есть место для утонченного, рафинированного преступления!

Голос официанта перетащил меня из мира сладких грез в реальность советского ресторана:

– Вас к телефону! Вот сюда, за буфетом. Говорят, очень срочно! Мол, позовите старшего той засады, которая в вашем ресторане.

Поливая матом вслух ту неизвестную падлу, которая меня засветила, я осмотрел зал. Нашей дамы, кажется, еще не было. Швейцар от двери отрицательно покачал головой. В этот раз он был проинструктирован не только на реальную Курощапову, но и на приметы ее гипотетического спутника. В телефонной трубке трещало и квакало, так что до меня не сразу дошло, кто и откуда говорит. Оказалось – бывший чекист, швейцар ресторана аэропорта «Борисполь»:

– Если вас все еще интересует та дама, чью фотографию мы сегодня рассматривали, так она только что зашла в наш ресторан. С ней солидный, как для Кривого Рога или Белой Церкви, клиент. Немолодой, с животиком, скорее лысый, чем с волосами. Вас ждать?

Вот так, Сирота, умойтесь вашей философией! Вы для убийцы «зону видимой оперативной тишины» на Подоле приготовили, а она вас вычислила. И не просто вычислила, а приготовила свою «оперативную видимость». Засветилась для милиции на Речном, а сама пасет следующего покойничка за тридцать четыре километра от городской зоны. Так кто кого перехитрил? Или, как любит говорить наш Старик, кто кого держал за фраера?

Мой непосредственный начальник грустил в каморке администратора, потому, что в зале мог бы перепугать кое-кого из посетителей, которые его хорошо знали. Я заскочил туда и заорал дурным гласом:

– Шеф, она в Борисполе!!!

Господи, как мы мчались в тот вечер через туман по мокрому асфальту – сначала вдоль Набережной, потом через мост Патона, Ленинградскую площадь, Красный хутор и, от КПП – по трассе! Сто раз рисковали навернуться, последними словами крыли собственную самоуверенность и умоляли судьбу, чтобы выдержали покрышки наших машин и хватило коньяка в графине на ресторанном столике. Мы даже не позвонили ребятам из авиаподразделения, только приказали по рации гаишникам:

– Полную блокаду аэропорта «Борисполь» со всех сторон до особого распоряжения! И вызовите подмогу для нас!..

Когда мы, истекая горячим потом, были у цели, то чувствовали себя так, будто эти полсотни километров пробежали собственными ножками на рекорд. Однако это не помешало нам с первого взгляда оценить профессионализм бывшего конкурента из Конторы. Швейцар уже успел переодеться в официантский смокинг и позвать на помощь ментов с крылышками. Он стоял в зале возле колонны и невозмутимо протирал полотенцем фужеры со служебного столика. Коренастые коллеги из роты сопровождения рейсов блокировали главный вход, удачно прикидываясь нефтяниками в отпуску. Служебный ход через кухню, понятно, тоже был перекрыт.

А за метр от «нашего человека» удобно устроилась на стуле та, которую мы страстно желали увидеть собственными глазами. Ее клиент соответствовал описанию – морда, хоть орехи щелкай или цепляй на доску почета. Он как раз вытряхивал в свою рюмочку последние капли коньяка, а она незаметно подталкивала свою косметичку на край стола. Я так понял, что швейцару нашему и во время службы в КГБ не раз приходилось прикидываться официантом. Ни один его жест не вызывал ни малейшего подозрения и, в то же время, ни один жест тех, кто сидел за столом, не избежал его внимания.

Мы облегченно натянули на наши озабоченные физиономии маски беззаботных гуляк и, будто высматривая свободные столики, двинулись по проходу на боевую позицию. И в этот момент случилось то, о чем долго говорили в высоких инстанциях, что имело серьезные последствия, а главное – повлекло за собой очень принципиальные выводы. Правда, к нашей операции этот инцидент имел весьма посредственное отношение. Нет, в зал не вошел Магомаев с женой или Алла Пугачева со своим Орбакасом. Все было намного хуже!

Возле эстрады с оркестром еще в момент нашего появления в дверях была какая-то непонятная суматоха. Когда же до нужного столика оставалось сделать всего несколько шагов, чей-то властный голос с явно командирскими интонациями рявкнул:

– Молчать! Всем встать! Господа офицеры!..

Шум смолк, народ повернулся к эстраде и увидел там, в самом центре, пьянющего в зюзю капитана Советской Армии в полевой форме. В руках он держал отнятую у музыканта трубу, а перед эстрадой заканчивали строиться в шеренгу по одному еще пять храбрых защитников Отечества со стаканами коньяка в десницах. Дабы не упасть от излишне выпитого, левой рукой каждый крепко уцепился за соседа.

– Гимн! – заорал тот, с трубой, и поднес инструмент к губам.

Все, с нашей группой включительно, оцепенели. Потому что товарищ капитан заиграл не «Союз нерушимый» и не «Живи, Україно, прекрасна i сильна», и даже не «Ще не вмерла…», хотя последнее представить очень трудно: мы же не в Мюнхене и не в Торонто!.. Офицер начал, оркестр дружно подхватил… «Боже, царя храни!» А пятерка патриотов, трезвея от благородных чувств, заревела, каждый в своей тональности: «…сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам!» Челюсти у всех отвалились, все вытаращились на эстраду – кроме двоих людей, которым не изменила выдержка. Первой была наша брюнетка, ей не надо было уже сталкивать косметичку со стола, потому, что ее партнер и так отвернул голову на 180 градусов. Женская рука молниеносно протянулась к стакану, из которого пил мужик. Но в это время в развитие событий так же молниеносно включилась хладнокровная особа номер два, старый чекист в смокинге официанта. Рефлексы его не подвели. Он уронил на пол фужер и полотенце и, прежде чем они упали на коврик, его руки крепко, как тиски, зажали ладонь отравительницы вместе с флакончиком. Да так крепко, что она чуть не потеряла сознание от боли. Ее дикий визг заставил опомниться нашу группу, и мы в считанные секунды в прямом смысле этого слова на руках вынесли парочку из-за стола в фойе. Мужчина, правда, при этом случайно приложился причинным местом об угол стола, но это даже лучше – не смог оказать сопротивление. Шуточки пьяных офицеров обошлись дорого им, зато очень помогли нам, потому что почти никто не обратил внимания на мгновенную акцию Киевского уголовного розыска.

Уже в вестибюле я вдруг громко расхохотался. Старик удивленно взглянул на меня:

– Ты чего?

– Несем, как икону Казанской Божьей Матери: на руках и под «Боже, царя храни»! Репина на нас нет!

– Креста на тебе нет, а не Репина, – отреагировал Старик, который, хоть и считал себя атеистом, но никогда не поминал всуе ни Господа, ни Матерь Божью.

От автора: Конечно, в историю с исполнением царского гимна в советском ресторане поверить трудно. Но когда я узнал из достоверных источников фамилию этого бравого капитана, всяческие сомнения сразу же отпали. Потому что Александр Александрович Гуртовенко, сын, внук, правнук и праправнук офицеров Советской и дореволюционной армий, мог и не такое! Мы познакомились с ним в Золотоноше, где он, изгнанный из воздушно-десантных войск за «оскорбление словом и угрозу действием генералу П.», дослуживал комбатом в бригаде противовоздушной обороны. А я тянул там срочную после Университета.

Действительно, Сан-Саныч, повторяю, мог и не такое. Как-то комендант гарнизона проснулся после могучей черной выпивки и увидел у себя на груди собственные хромовые сапоги. Он швырнул их куда подальше и в сей же момент дикий комендантский вопль поднял на ноги офицерское общежитие и прилегающую к нему территорию. Потому что сапоги кто-то привязал веревочкой к предмету мужской гордости горемыки-офицера. Поговаривали, дескать, это капитан Гуртовенко, но он спокойно объяснил, что, действительно, в три часа ночи, когда все уже лежали под столом, лично дотащил коллегу до его комнаты и положил на койку. А кто уже потом, что именно и за что коменданту привязывал, это не его, Гуртовенка, морока. Пить надо было меньше!

А вы говорите – гимн!

Алексей Сирота:

Музыкальные импровизации ансамбля под управлением А. А. Гуртовенко получили достойную оценку в специальном постановлении Главного управления культуры Киевского горисполкома «Про недопустимые нарушения репертуарной политики отдельными коллективами Киевского объединения музыкальных ансамблей (КОМА)». Наиболее употребляемыми словами в постановлении, как водится, были: указать, предупредить, освободить, объявить… и, наконец: «создать межведомственную комиссию для углубленного изучения с целью дальнейшего недопущения…» Насколько мне известно, дело поручили комсомолу и он его, как водится, блестяще завалил. Но это уже не наша, ментовская, забота. Мы свое сделали. Личность преступницы установлена, она сама выявлена и задержана. В придачу – упреждено еще одно убийство. Остальное – это уже для прокуратуры, которая начинает бить копытом, когда всю грязную работу сделали остальные. Мальчикам и девочкам с Ризницкой достанутся все лавры – и на голову, и в суп. А с нас, возможно, снимут наложенные раньше взыскания. И дадут догулять три недели прошлогоднего отпуска.

Догулять мне не дали. Хотя и прокурорские ямщики в этот раз не гнали лошадей. Еще бы – десять эпизодов убийств и одна попытка. Все это – особо коварным способом, с заранее обдуманными корыстными намерениями. К тому же, преступник – дама. Только не пиковая, как у Пушкина, а трефовая. За такой