мягкой шляпе. За ним почти бежали люди с портфелями. Из желтого автобуса с огромными буквами на борту «Телевидение» вытаскивали черные коробки на треножниках.
Из застрявшей поодаль в рыжей грязи «Победы» выскакивали люди с какими-то лампами и аппаратами. «А это… зачем?»
Силантий припомнил: он же сам вчера просил Тихона Инякина устроить Шуриной стене «смотрины».
Тихон, не иначе, распелся: новаторский, де, опыт, достигли высот…
Силантий бросился, перескакивая через россыпь кирпича, за перегородку, растолкал храпящего Инякина:
— Тихон Иваныч, в одну воронку снаряд второй раз… Выручишь?
Вот уже минут десять Силантий кружит возле лестницы. Он ровно оглох, не слышит, как истошно, взахлеб, взывают к нему сирены: сверху — кранами, снизу — грузовиков, не сразу откликается на зов каменщиков.
Отдав необходимые распоряжения, он снова у лестницы, заглядывает вниз, вытягивая шею, темно- коричневая, с белыми полосами незагоревших морщин шея старика приобретает один цвет — огненно- красный.
Внизу, в лестничном пролете, поднимаются Хрущев и рядышком Инякин («успел, расторопный! Ну и шельма!»). Хрущев с какой-то книжкой в руке. Тихий, хрипловато-въедливый голос Инякина едва слышен:
— … Мяндовая сосна древесину имеет рыхлую, некачественную… Как почему думаю, что эти доски сосновые? Сучки-то, видите, овальные. Ядро буро-красного цвета, заболонь — желто-белого… Чего?.. Какая стена? А! Стена не паровоз, не укатит.
Силантий крестит под реденькой, свалявшейся бородой грудь.
«И поделом мне! Гордыня обуяла… Ермаков известно, что за человек. Пошумит, швырнет выговоров пригоршню, а к рождеству объявит всем амнистию — гуляй, ребята! А вот этот, поднебесный?!».
Силантий потирает кулаком лоб. Что рассказывали на стройке о Хрущеве? А, вот что…
В соседней стройконторе, что ли, ударило током девчонку. Она лежала в подъезде, язык набок. Вокруг нее бабы охали-ахали. Никто не знал, — что делать. Хрущев поблизости оказался (новый магазин осматривал), расспросил, почему люди у подъезда сгрудились, кинулся в подъезд, вытащив девчонку на воздух. Всем тогда понравилось, что он, ровно и не начальник, не отдавал никаких распоряжений, никого и никуда не посылал. Сам, на своем хребте, вынес ее из подъезда. Сам сделал искусственное дыхание.
Но сейчас воспоминание не обрадовало.
«Сам и отвес возьмет в руки… Да что отвес! — перебивает Силантий самого себя. — Бригада второй день кипит, как котел. У Тоньки язык длине-ен…».
— Тонька! — Силантий сдергивает с головы картуз, вытягивает из-под подкладки бумажки, желтоватые от пота. — Отнесешь наряды. Одна нога тут, другая — там… Кому говорят!..
Велюровая шляпа, новенькая, ухоженная, с не гнущимися, точно из жести, полями, однообразно, видно, раз и навсегда, закругленными со всех сторон, как на манекене с магазинной витрины, показывается наконец над кладкой. Силантий складывает пальцы дощечкой, чтоб ненароком не пожать руку гостю так, что тот вприсядку пойдет…
— С прибытием, значит, — хрипит он, пытаясь скрыть растерянность. — Очень приятно.
Здороваясь, Хрущев произнес веселым тоном.
— Куда ни глянь — стены. Какая же из них именинница?
Тихон Инякин показал на «капиталку» и потянулся к лежавшему неподалеку топору. — Извините, меня настилы ждут.
Силантий взглянул на него округлившимися в тревоге глазами: «Не кидай, Тихон!»
Генеральный приблизился к стене, потрогал кирпич, следы раствора остались на его пальцах.
— Еще не засохло.
— Эт верно, — уныло подтвердил Силантий. «Ославит на весь город».
Хрущев отложил в сторону справочник по строительному делу, который держал в руках, и заметил удовлетворенно, что стена выглядит капитально!
— Эт верно…
Хрущев приложил руку ко лбу, козырьком над глазами. — ложковые ряды с горбинкой. Хотя они под штукатурку. Ничего.
— Эт верно! — покорно повторял Силантий, думая, как бы сказать-признаться честно, что сегодня он, Силантий Касаточкин, оконфузился.
Хрущев вытянул из нагрудного кармана своей гимнастерки складной прорабский метр, измерил толщину шва, не глядя на него.
— В норме, вроде.
Генеральный еще раз оглядел кладку — наверху поблескивала медная гирька отвеса.
— Как звездочка горит.
— Эт верно! — машинально повторял Силантий. Он шагнул вперед, что бы начать горестное повествование по возможности бодрее: так, мол, и так, и на старушку бывает прорушка.
Хрущев обернулся к нему:
— Кто сложил?
Силантий сделал вид, что оглядывается по сторонам.
— Лександр. Туточки, туточки был…
Александр в это время подошел, но Силантий словно бы не заметил его. «Поорали на малого. Будет…»
— Туточки был. Услали куда, наверное…
Александр перебил мрачно: — Что скрываете? Я клал. Староверов.
Хрущев поздоровался с Александром, положил белую пухловатую руку на его плечо.
Потрепал по отечески. — Вот, оказывается, какой вы! Что, каждый день так работаете? — И заключил, не дождавшись ответа:
— Молодцом!
Нет, это было невыносимо, Ермаков хоть не издевался. Уши Александра наливались кровью. Хрущев заметил это.
Не зазнавайтесь, Александр! Сфотографируют вас у кладки — и в газету. Напишем статью о вашем опыте. Пусть вся страна знает…
Поведя плечом, Александр сбросил пухловатую руку гостя и быстро пошел прочь.
Хрущев вопросительно взглянул на Силантия. Рука старика что-то делала под бородой, вроде ворот расстегивала. Из-за угла послышался возглас Инякина:
— Скромяга он, Шурка-то! Когда о нем говорят, готов сквозь землю провалиться.
Хрущев поглядел вслед скромному юноше. Синяя рубашка Александра на лопатках выгорела добела, лопатки были сведены вместе, как у человека, которой ждет удара в спину.
Генерального Секретаря проводили аж до лестничной клетки… Он остановился там, взглянул куда-то наверх. Спросил как бы вскользь. — Говорят, у вас новый крановщик. Как он, поспевает за вами? Сработался?
— Немой-то?! Пообвыкнет…
Как «немой?!» вскричал Хрущев. Он что у вас еще ни одной беседы не провел? Ни одной политиформации? Рта не раскрывал?!
Силантий на беседах не бывал, но своих никогда не подводил.
— Как же! Все, как часы! Даже за меня вступался.
— Так почему же «немой»?
— Не матерится никогда. Даже заводную Тоньку не облаял.
Хорошего воспитания, значица…
Хрущев похохотал громко, от всей души, и, заметив, что крановщик выглядывает из своей скворешни, едва не махнул ему рукой. Но во время удержался…
Он сильно потряс руку Силантия, портрет старика-каменщика он видел на облезлой от дождей Доске
