постарше Вас и к тому же профессор. Я знаком до некоторой степени с проблемой «кротов». Это острая и взрывчатая проблема! Согласно моему опыту, травить вас будут крепко в прямом и переносном смысле слова.
Кое-кто уже пытался внушить мне, что ваша история «плод болезненной фантазии». В свете подписанных соглашений о запрещении химического оружия, наши любимые власти сделают все возможное, чтобы Вас скомпрометировать. Может быть, объявят сумасшедшей, попытаются найти «надежных» свидетелей вашего сумасшествия, а так же превратить хлорэтилмеркаптан в безобидный витамин. Если же им это не удастся, то, как свидетельствует российская история, пойдут и на «мокрое дело», – фирма не стесняется в затратах. Будьте крайне осторожны.
Раз уж вы замахнулись… рассказать людям о столь страшных делах, примите и мою лепту…»
24 сентября 1975 года в Нью– Йорке, в газете «Новое русское Слово» появилась статья профессора Азбеля.
Тем самым, идея сумасшествия автора и его «фантастического романа о СПЕЦбольнице на некоторое время умерла. Хотя советское ГБ со своими «идеями» никогда не расстается…
В середине сентября 1975 года профессора Азбеля и меня пригласили выступить свидетелями на Международном Сахаровском Слушании в Копенгагене, И калейдоскоп детективных событий закрутился. О них поведал сам профессор Азбель в Копенгагене.
«19 сентября 1975 г. у меня была назначена встреча с Л.Рябовой. Вместо двух часов пополудни я приехал утром. И стал свидетелем попытки взломать дверь, чтобы проникнуть в ее квартиру. Взломщики полагали, что Люба в квартире одна, т.к. ее муж в это время на работе.
На следующий день была повторена вторичная попытка проникнуть в ее квартиру.
9 октября начался беспрецедентный шантаж Рябовой по телефону. Прочли по телефону, будто из местной газеты, ложное сообщение о тяжелом несчастном случае с матерью Любы Рябовой, якобы сбитой машиной в городе Кливленде. Пытались травмировать Любу, и тем самым сорвать ее поездку на Сахаровские Чтения в Копенгаген.
10 октября при мне угрожали убить мать Любы Рябовой, если Люба не откажется от поездки на Конгресс. Я лично слышал эту угрозу, так как держал трубку второго телефонного аппарата.
Казалось бы, после публикации «Архипелага Гулаг», выступлений академика Сахарова, свидетельств многих перебежчиков и диссидентов, никакая новая публикация уже не может вызвать особых опасений КГБ.
И, тем не менее, Любовь Рябова оказалась слишком серьезным и крайне нежелательным для КГБ свидетелем, – она могла рассказать, с документами в руках, об ухищрениях советской милитаристской хунты скрывающей от мира свои военно-химические исследования.
Поездка в Копенгаген благополучно завершилась, – пишет Люба.
– Неужели такие вещи могли произойти в Нью Йорке, да еще в таком спокойном районе, как Риго- Парк? – недоумевала знакомая журналистка. – «Для нас, американцев, это звучит, немыслимо!»
– Дорогая Луис, – ответила я, – меня, конечно, запугивали. Но их главной целью было вовсе не это. Вы спросите что же?! Вчера, допустим, у вас в доме была кража, все поверят вам на слово. Если на другой день к вам снова ломятся в квартиру, это покажется странным. Но если вы снова и снова повторите, что кто-то опять и опять врывался к вам в дом, люди подумают, что у вас мания преследования и вам пора к врачу-психиатру… Вот для чего все это делалось.
Тем не менее, немало русских людей рискует своей головой для того, чтобы в свободном мире не повторилось то же самое, что в России. Для вас это звучит невероятно, но, к примеру, профессор Сваневич приехал в Копенгаген с огромным шрамом на голове. Он последний свидетель событий в Катыни. И через тридцать лет после зверского убийства, совершенного коммунистами, единственного уцелевшего свидетеля шантажировали, и где? В Лондоне! Средь бела дня! Ему проломили голову, и было это в очень спокойном районе.
Ну, а мои неприятности, я думаю, на этом еще не кончились. Перед отъездом в Данию, в 75-ом у нас дома останавливался писатель Григорий Свирский, приехавший из Канады. Он имел возможность понаблюдать обстановку, в которой мы жили. На интервью в Нью Йорке Григорий сказал: «Я боюсь прослыть пророком. Один раз я предсказал изгнание из СССР Солженицына. Я бы очень не хотел, чтобы мои «пророчества» опять сбылись! Тем не менее, убежден, что советское ГБ сделает все возможное и невозможное, чтобы уничтожить автора этой рукописи. – физически и морально…»
– Кстати, Люба, мы с вами знакомы много лет, но я, простите, запамятовал, в каком году начались ваши беды?
В 1968, когда Советы «захватили» Прагу? Какое совпадение!
Да мы с вами побратимы. Ну, просто брат и сестра… В 68-м мои книги изъяли изо всех советских библиотек, а набор новой книги в московском издательстве рассыпали тогда же, день в день. Танковые гусеницы «бровастого мудреца» давили «социализм с человеческим лицом», а один танк, в тот же страшный год, пустили на свою интеллигенцию. Академика Андрея Сахарова сослали в Горький, студентов- протестантов заключили в Мордовские лагеря, ну, а своим лампасникам – многолетним фанатикам «отпора империализьму» – дозволили пошире травить, в порядке безнаказанных научных испытаний, собственный народ…
Как мы и предполагали, после Сахаровского Слушания нервная реакция агитпропа СССР «на безумцев – критиканов» резко усилилась. О натиске «моральном» и говорить не приходится. В отличие, от других стран, советская пресса посвятила всему Сахаровскому Слушанию маленькую пышащую злобой заметку в «Литературной газете»; удостоили так же целой страницей в «Новом времени». Журнал этот вовсе не популярен в СССР, но зато переводится на несколько языков и поступает зарубеж. Поэтому я узнала о статье «На поводу у аферистки», тоесть, у меня – от моих друзей – американцев. Правда, фамилия подписавшегося под ней журналиста, как оказалось, хорошо знакома русским. Некто Корнилов – специалист по травле Солженицына и Сахарова. А теперь и меня – как лестно!
Узнав от Корнилова, что институт ОБУХА «широко известен за рубежом», я отправилась в библиотеку Конгресса в Вашингтоне и попросила дать мне научный журнал, выпускаемый этим институтом. Сотрудница библиотеки Ружица Попович показала мне отметку в каталоге: «Этот журнал не попадает ни в одну библиотеку Америки.»
– Думаю, вы его и в Европе не найдете, потому что его не продают,– сказала она.
– Почему? – допытывалась я.– У вас советские журналы по рыболовству и то есть…
– Мы его давно просим. Каждый раз говорят, что все номера распроданы, а ксерокс-машина на ремонте. У них эту машину двадцать лет никак не починят,– улыбнулась она.
«Профессиональные антисоветчики вытащили эмигрантку на трибуну…», – заканчивает Корнилов, не упоминая о том, что на Слушаниях зачитывались письма и других свидетелей, а химик профессор Азбель сделал большой доклад. Как легко понять, имя профессора Азбеля было «забыто» потому, что профессор говорил об экспериментах на людях в СССР с серьезным фактическим и научным анализом.
«Казалось бы, подобные испытания могли бы проводиться исключительно на заключенных,– сказал профессор,– но дело в том, что организм заключенных предельно ослаблен и, даже если создать на какой- то период нормальные условия жизни, подорванное здоровье этих людей не может быть восстановлено полностью. Поэтому организм заключенных – не лучший материал для научного эксперимента. Для этой цели советским властям удобно использовать те слои населения, которые в силу ряда причин не могут поднять голос протеста. Такие эксперименты на людях проводятся на ряде химических предприятий в СССР. Обычно используются рабочие в так называемых почтовых ящиках. Особое внимание уделяли газам, действующим на психику и нервную систему человека. Изучалось также влияние химической стерилизации, что особенно актуально о учетом коммунистического Китая. Химические вещества, вызывающие стерилизацию у мужчин, во много раз сильнее эффекта, оказываемого радиацией.
Подобные опыты над людьми проводились на химических объектах в Челябинске и Южно-Сахалинске.. По мере подготовки к химической войне военные и некоторые ученые сочли удобным использовать в качестве подопытных объектов студентов.»
Вскоре профессор приехал ко мне с извинениями: у него в России остался сын от первого брака, и начался, со стороны КГБ бессовестный шантаж… Он обеспокоен судьбой сына, и ему, профессору Азбелю, придется отойти от этой взрывной темы и перестать «светиться» в печати…
