обожествлять смерть. Агхори стремятся не к физической смерти, а к уничтожению всех ограничений, к «убийству» себя посредством внутренних или внешних процессов. Они не боятся смерти: вступив однажды на путь действия, истинный агхори либо добивается успеха, либо умирает во время попыток достичь его - ибо нет ни середины, ни пути к отступлению. Агхори любят проводить время на кладбищах и местах кремации (на хинди все эти места называются смашан). Для них нет более счастливых моментов, чем сидеть на смашане, пребывая в состоянии опьянения, и выполнять ритуал возле погребального костра, языки которого взмываются в полночную тьму. Хотя Вималананда критически относился ко всем внешним проявлениям духовности, он никогда не упускал возможности посетить смашан, когда ему нужно было провести ритуал.
Агхори
Некоторые из событий, описываемых в данной книге, могут показаться чувствительным читателям жуткими, что частично входило в намерения Вималананды. Он хотел, чтобы пуритански настроенные западные святоши знали, что «грязь и оргии на кладбище» (как однажды описал агхору один американец) могут в такой же степени способствовать духовному продвижению, как и асаны, пранаямы и другие «более чистые» практики. Но агхоре присуще и нечто иное - во многом она является и должна оставаться чем-то абсолютно непостижимым для обычного человека, и никакие объяснения не смогут удовлетворить большинство из тех, кто сомневается в мудрости или духовной пользе ее практик (например, поглощения человеческого мозга). Агхора таинственна и глубока - глубже глубин - и только те, кто могут отказаться от обусловленности своей культурой и, обнажившись таким образом, нырнуть в агхору с головой, способны достичь ее глубин.
Когда мы с Вималанандой были в Америке, одна из моих знакомых спросила его: «Из того, что я читала и слышала о вас, а теперь слышала и от вас самого, я все равно не могу понять, кто же такой агхори. Могли бы вы мне это объяснить?»
Позже Вималананда сказал мне: «Она задала этот вопрос с такой искренностью и чистосердечием, что я почувствовал, что должен дать ей ясный ответ, хотя это не та тема, которую можно изложить с помощью большого количества слов».
Вот что он ей сказал: «Агхори находится вне пределов земных оков, он выше тех элементов, которые придают форму Вселенной и вам. Он принимает некого рода наркотическое вещество и опьяняется высшей Любовью, исходящей из самых глубин его сердца. Это то, что вне пределов осознания. Он излучает самую совершенную часть любви. Какую часть? Часть высшей, вселенской Любви, в которой посредством восприятия человек переживает Все-в-Одном (Одно-во-Всем). Когда вы, нечто конечное, сливаетесь с бесконечным, есть ли что-нибудь такое, чего бы вы не знали? На этой стадии Агхори сливается со своим божеством и становится Им (с большой буквы). Поэтому и говорится, что он выходит из тьмы и попадает в южественное просветление. Вот кто такой агхори».
Вималананда был максималистом. Он был уверен, что все, что стоит делать, стоит делать хорошо, и он готов был поставить на карту все для того, чтобы довести начатое до конца. Для него агхора была доктриной невозвращения, личным кредо, требовавшим отказ от всего, чтобы взамен обрести божественную любовь. Он хотел предупредить духовных дилетантов Запада, что то легкомыслие, с которым они относятся к дисциплине, а также самоиллюзия, которую они пытаются выдать за просветление - всего лишь обман своего личного сознания, ведущий к падению в пропасть. Когда я, например, однажды по глупости сказал ему, что один гуру якобы пробуждает Кундалини своих учеников при помощи павлиньего пера, Вималананда взорвался: «Неужели Кундалини Шакти так подешевела, что некоторые так называемые святые могут пробудить ее у множества людей сразу? О, нет! Неужели наши риши (мудрецы древности) были настолько глупыми, что проводили десятилетия в джунглях, выполняя изнурительную практику по пробуждению Кундалини и совершенствованию в агхоре? Нет, глупцы - это те люди, которые думают, что они могут купить Кундалини. Жители Запада считают, что они могут приобрести знания за деньги, но все, что они получают за них - это псевдоучителя из Индии, которые предлагают им в пищу любые помои и наживаются на их легковерности».
Вималананда не вписывался ни в один из обычных стереотипов «гуру». Находясь на скачках, он одевался как владелец лошади, которым он и являлся, дома же он одевался как любой другой индиец. Иногда он ел мясо, часто употреблял опьяняющие вещества и беспрерывно курил сигареты. И делал он это с особой, хотя и скрытой, целью. Большинство людей, знакомых с ним лишь формально, и не подозревали, что он может иметь духовные наклонности. Он намеренно культивировал образ беззаботного человека, чтобы избежать ненужного внимания. Вначале я и сам испытывал скептицизм по отношению к его духовным способностям, ибо подвергся в свое время «промыванию мозгов» со стороны «духовных авторитетов» и ожидал от гуру выполнения определенной роли.
К счастью, я вскоре узнал, что лишь его упорство превосходило по силе его отвращение к лицемерию и позированию. Одно время он предпринимал активные попытки ускорить продвижение некоторых людей по духовному пути, но в силу их неподготовленности ему не удалось этого сделать. После этого он твердо решил давать истинные орудия духовного развития только тем ученикам, которых он вначале тщательно испытал и подготовил. Так что он никогда не называл себя гуру и не действовал в соответствии с тем, что мы обычно ожидаем от гуру. Например, иногда он называл меня Рави (что было созвучно с моим прозвищем «Робби»), поскольку это имя было удобнее использовать, говоря на одном из индийских языков, не потому, что он хотел впечатлить меня, дав мне санскритское имя.
Вималананда проявлял демонстративное равнодушие к роли учителя, в то же время уделяя много времени оценке сильных и слабых сторон каждого из своих духовных «детей». Данная индийская традиция известна как «курма гуру» (букв, «учитель-черепаха»). Говорят, что когда мать-черепаха закапывает яйца в прибрежный песок, она отходит на определенное расстояние и начинает на них концентрироваться, и делает она это с таким сильным потоком любви, что тепло ее чувств достигает яиц, и из них рождаются детеныши. Подобным образом кажется, что и курма гуру не уделяет никакого внимания продвижению своих учеников, но на самом деле он пристально следит за ними и иногда издали дергает за веревочки. Вималананда учил других и сам учился всю жизнь. Он всегда был готов к познанию чего-то нового и всегда был готов обучать, если ученик искренне желал учиться. Его повседневная жизнь была уроком для каждого, кто мог понять ее, это было постоянное подчинение своей воли божественной Воле.
Постичь его учение было нелегко: он намеренно усложнял свои уроки. Когда он хотел научить меня чему-либо, он очень искусно вплетал это в сеть повседневных дел, связанных с другими учениками, проживающими в комнате, и я должен был быть достаточно бдительным, чтобы распознать, что от меня требовалось. Через несколько недель или месяцев он расспрашивал меня об этом уроке, причем внезапно и безо всякого предупреждения. Ожидалось, что я не только замечу и запомню необходимое, но и наилучшим образом внутренне проработаю ситуацию. Вималананда часто замечал: «Что за система образования у нас сегодня? Студенты заранее знают все, о чем их будут спрашивать на экзаменах: так любой идиот может просто вызубрить кучу шпаргалок. Главное в проверке кого бы то ни было неожиданность, когда человек менее всего готов к испытанию. Только тогда можно точно знать, насколько глубоки его познания на самом деле».
Иногда даже просто следить за тем, что говорил Вималананда, было настоящим испытанием. В зависимости от настроения и состава аудитории он мог говорить на очень беглом высокопарном английском, на разговорном гуджарати или (чаще всего) на хинди. Когда на него что-то нападало, он мог перейти на витиеватый урду, а иногда перескакивал на маратхи или бенгали. У него были все задатки актера, и он владел невероятным разнообразием языковых стилей. По своему желанию он мог легко переключаться с одного из них на другой для получения конкретного эффекта в общении с аудиторией. В течение восьми лет и девяти месяцев, которые я имел счастье знать его, он повторял каждую из своих любимых историй дюжину раз или даже чаще, но каждый раз он делал это по-новому. Каждое повторение несло в себе уникальный аромат его стиля изложения.
