Джон Р. Р. Толкин. Письма

примерно так: «Вымышленные истории возникли из пристрастия Толкина к придумыванию языков. Он обнаружил, подобно многим другим, кто доводит такого рода «придумки» до некоторой степени завершенности, что языку требуется подходящее обиталище и история, в рамках которой он мог бы развиваться».

«Придумывая язык, — говорит он, — вы более или менее ловите его из ниоткуда, из воздуха. Вы произносите: «бу-у», и это что-то значит».

Конечно же, я уже не помню в точности, что именно я сказал, но то, что здесь написано, кажется мне странным, поскольку я не верю, чтобы я намеренно стал бы говорить вещи, противоречащие моим продуманным убеждениям. Я насчитаю, что придумщик ловит шумы из воздуха. Если это и прозвучало, то лишь как разговорное «упрощение», возможно, понятное в контексте беседы, но не в обезличенном печатном тексте: имелось в виду, что он артикулирует некую последовательность звуков наугад (насколько сам он сознает), но при этом, конечно же, звукосочетание обусловлено его лингвистическим «багажом» и бесчисленными нитями связано с другими похоже звучащими «словами» в его собственном языке и любых других, ему известных. И даже так, скажи он «бу-у», это ничего не будет значить. Никакие голосовые шумы ничего не значат сами по себе. Смысл в них вкладывает человеческое сознание{Пример тому — мой «хоббит». Отсюда явствует, сколь специфична подобная атрибуция в каждом отдельно взятом случае (зачастую она не ясна даже самому производителю «шумов», а другим ее и вовсе не отследить). Если бы я приписывал смысл восклицанию «бу-у», в данном случае на меня бы повлияли не слова, содержащие элемент bu, из многих других европейских языков, но рассказ лорда Дансени (прочитанный много лет назад) про двух идолов, установленных в одном и том же храме, по имени Чу-Бу и Шимиш. Если бы я когда-либо и воспользовался этим «бу-у», так в качестве имени для какого-нибудь нелепого, тучного, самодовольного персонажа, мифологического или человеческого. — Прим. авт.}. Порою это происходит невзначай, зачастую по случайной (нелингвистической) ассоциации; или в силу ощущения «фонетической адекватности» и/или в силу индивидуальных предпочтений определенных фонетических элементов или комбинаций. Последнее, естественно, наиболее очевидно в личных придуманных языках, поскольку такова одна из их главных целей, осознанных или нет: реализовать эти пристрастия. Именно эти предпочтения, отражающие врожденный лингвистический вкус индивидуума, я и называю его «родным языком», хотя «врожденный лингвистический потенциал» звучало бы точнее, поскольку реализуется он нечасто, даже в модификациях «первоусвоенного» языка, языка его родителей и страны.

Средиземье…. по духу соответствует нордической Европе.

Только не «нордической», пожалуйста! Я лично терпеть не могу это слово: оно, хотя и французского происхождения, вызывает ассоциации с расистскими теориями. С точки зрения географии «северный» обычно уместнее. Но внимательное рассмотрение покажет, что даже этот эпитет к «Средиземью» неприменим (будь то в географическом смысле или по духу). Это древнее слово, и не я его выдумал, что подтвердит обращение к словарю, такому, как «Краткий Оксфордский». Это слово означает обитаемые земли нашего мира, расположенные посреди Океана. Местом действия для истории служит северо- запад «Средиземья», — примерно на той же широте, что побережья Европы и северные берега Средиземного моря. Но это ни в каком смысле не чисто «нордическая» область. Если Хоббитон и Ривенделл расположены (как предполагается) приблизительно на широте Оксфорда, тогда Минас Тирит, шестьюстами милями южнее, находится примерно на широте Флоренции. А устья Андуина и Древний город Пеларгир — приблизительно на широте древней Трои.

Оден утверждал, что для меня «Север — это священное направление». Это неправда. Северо-западу Европы, где довелось жить мне (и большинству моих предков), принадлежит моя любовь — ведь всякий человек привязан к своему дому. Я люблю его атмосферу, я знаю больше о его истории и языках, нежели о любых других частях света; но ничего «священного» в этой области нет, и ею мои привязанности не исчерпываются. Так, например, я питаю особую любовь к латыни, а среди происходящих от нее языков — к испанскому. В отношении моей истории это и впрямь неправда; достаточно лишь прочесть краткое содержание, чтобы это понять. На Севере высились крепости Дьявола. Развитие сюжета завершается финалом, куда больше похожим на фактическое восстановление Священной Римской империи с престолом в Риме, нежели на все, что только способен выдумать «представитель нордической расы».

О комментариях К. С. Льюиса на книгу «Властелин Колец»:

«Когда он, бывало, говаривал: «Ты умеешь и лучше. Лучше, Толкин, пожалуйста!» — я всегда пытался сделать лучше. Я садился за стол и переписывал эпизод снова и снова. Так вышло со сценой, которую я считаю лучшей во всей книге: со столкновением между Гандальвом и его соперником- магом, Саруманом, в разрушенном городе Айзенгарде».

Я не считаю отрывок про Сарумана «лучшим во всей книге». Он заметно лучше первого варианта, вот и все. Я упомянул про этот отрывок только потому, что, на самом деле, это — одно из очень немногих мест, где я в итоге счел подробные критические замечания Льюиса полезными и справедливыми. Я вырезал несколько отрывков с легкомысленной хоб-битской болтовней, которую Льюис счел занудством, рассудив, что раз уж Льюису так кажется, большинство читателей (если таковые случатся) тоже заскучают. Кажется, в результате правота его не подтвердилась. По чести говоря, хоббитов он на самом деле никогда не жаловал, и менее всего — Мерри с Пиппином. Однако многим читателям они по душе, и те хотели бы, чтобы про них было написано побольше. (Если вам интересно, отрывки, что сейчас трогают меня больше всего — они написаны так давно, что теперь я их перечитываю, как если бы сочинил их кто-то другой, — это конец главы «Лотлориэн» (1365-7), и рога Рохиррим на утренней заре).

Его любовь к нордическим языкам объясняется наличием у него предков из Германии, что переселились в Англию два века назад.

Это полностью противоречит истине. Не к «нордическим»: такого лингвистического термина не существует. Общепринятый термин для того, что, по всей видимости, подразумевается, — это «германский». Но моя любовь к германским языкам никаким объяснимым образом не связана с историей моей фамилии. Спустя 150 (теперь уже 200) лет мой отец и его ближайшая родня были «британцами до мозга костей». Никто из них и никто из других представителей той же фамилии, с которыми я впоследствии познакомился, не выказывали ни малейшего интереса к лингвистике и не знали даже современного немецкого. Своим интересам к языкам я обязан исключительно матери, урожденной Саффилд (это семейство родом из Ившема, что в Вустершире). Она знала немецкий и дала мне первые уроки. Кроме того, она интересовалась этимологией и пробудила во мне интерес к ней; занимали ее также алфавиты и каллиграфия. Мой отец умер в Южной Африке в 1896 г. Она умерла в 1904 г. За два года до ее смерти я, при том, что учила меня она одна{Всему, кроме геометрии; геометрию мне преподавала ее сестра. Это была та самая те тушка, которую в последние ее годы жизни я развлек и порадовал, сочиняя и составляя «Приключения Тома Бомбадила» и консультируясь с нею насчет книги, ею заказанной. Она умерла на 92-м году жизни вскорости после публикации книги[445]. — Прим. авт.}, получил стипендию в бирмингемской школе короля Эдуарда VI.

Данте…. «мне не нравится. Он исполнен злобы и ненависти. Мне дела нет до его мелочных разборок с мелкими людишками в мелких городишках».

Мой отзыв о Данте просто возмутителен. Я всерьез и не помышляю сравниться с Данте, этим непревзойденным поэтом. Некогда мы с Льюисом читали его друг другу. Какое-то время я состоял в оксфордском «Обществе Данте» (сдается мне, с подачи Льюиса, который изрядно переоценивал мои познания относительно Данте или итальянского в целом). Правда и то, однако, что упомянутая мною «мелочность» местами казалась мне прискорбным изъяном.

«Сейчас я читаю совсем мало, если не считать волшебных сказок».

Вместо «если не считать» поставьте «даже». Вообще-то читаю я много — или, точнее, пытаюсь читать многие книги (особенно так называемые научную фантастику и фэнтези). Но нечасто случается современной книге завладеть моим вниманием{Хотя есть и исключения. Я прочел все написанное Э. Р. Эддисоном, невзирая на его исключительно скверную систему имен и личную философию. Меня изрядно захватила книга, что (если не ошибаюсь) заняла второе место, когда «Властелин Колец» отыграл Премию Фэнтези[446]: «Смерть травы» [447]. Мне очень нравится научная фантастика Айзека Азимова. Кроме того, я недавно здорово увлекся книгами Мэри Рено; особенно теми двумя, что про Тезея, «Царь должен умереть» и «Бык из моря». Пару дней назад я даже получил от нее вое торженную открытку: из всей «фэн-почты» эта, пожалуй, доставила мне наибольшее удовольствие. — Прим. авт.}. Наверное, потому, что меня давит «изнутри» необходимость закончить собственную свою работу — и еще в силу названной [в интервью] причины: «Я ищу то, чего никак не могу отыскать».

«Я всегда искал чего-то, чего никак не могу отыскать….. Что-то похожее на то, что написал сам. Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, верно?»

Приношу извинения за то, что говорил, якобы, из тщеславия. На самом деле эта реплика подсказана смирением, и в моем случае, и в случае Льюиса. Смирением дилетантов в мире великих писателей. Однажды Л. сказал мне: «Толлерс, уж больно мало на свете того, что мы на самом деле любим в историях. Боюсь, придется нам попытаться самим что-нибудь написать». Мы договорились, что он возьмется за «путешествие в пространстве», а я за «путешествие во времени». Результат его трудов хорошо известен. Мои усилия, после нескольких многообещающих глав, иссякли: уж слишком долог оказался кружной путь к тому, что мне хотелось создать на самом деле, а именно, к новой версии легенды об Атлантиде. Заключительная сцена сохранилась как «Низвержение Нуменора»[448]. Льюис этим текстом очень увлекся (воспринятым со слуха); так что ссылки на него встречаются кое-где и в собственных его сочинениях: напр. «Последнее вино» в его стихотворениях («Стихотворения», 1964, стр.40). Ни один из нас, дилетантов, особого успеха не ждал; и, собственно говоря, опубликовать «За пределы безмолвной планеты» Льюису оказалось непросто. И после всего, что произошло с тех пор, самым продолжительным удовольствием и наградой для нас обоих стало то, что мы снабжали друг друга историями для чтения или прослушивания, которые нам в самом деле нравились, — по большей части. Естественно, обоим нам в сочинениях друг друга нравилось отнюдь не все.

Толкин… числится среди «главных участников проекта» работы над недавно переведенной «Иерусалимской Библией»{Перевод Библии для католиков с латинского на современный английский язык, издан в 1966 г. и назван так по месту перевода}.

Назвать меня в числе «главных участников проекта» со стороны редактора «Иерусалимской Библии» было любезностью, мною никоим образом не заслуженной. У меня проконсультировались насчет одной-двух подробностей стиля, и я высказал замечания по поводу нескольких чужих текстов. Изначально мне выдали на перевод большое количество текста, но, закончив необходимую предварительную подготовку, я был вынужден отказаться в силу другой срочной работы и закончил только «Иону»{Книга пророка Ионы.}, одну из самых коротких книг.

295 К У. X. Одену