– С Литвой у меня мышиная родственная возня. Сам знаешь, тестюшка мой суматошный. Жадность его на ссору с Русью подбивает.
Василий, допив мед, задумавшись, стоял у окна, после молчания произнес спокойно:
– Что пришел, старче, ко мне, молвлю спасибо. Что про Орду дельно сказывал, тоже спасибо. И за то, что сдержал гнев, когда я обидные для тебя слова молвил, тоже спасибо.
– Всеми ли доволен, кто возле тебя, княже?
Василий удивленно уставился на гостя и, засмеявшись, сказал:
– Ишь о чем спросил. Видно, учуял что? Ответа ждешь?
– Жду, княже.
– Не все, кто возле меня, без пятнышек на совести. Но радешенек, что пока никто из них не двурушничает, не якшается за моей спиной с братом. Но по углам про меня байки складывают, посмеиваются, хотя всякий день мне в верности клятву дают. Что с них взять. Бояре. – Князь усмехнулся, а потом сказал серьезно: – Сказанное тобой не позабуду, а ежели в какой беде ума не хватит, у тебя спрошу совета. Зла на меня не затаивай. Родовитость твоя, Тигрий, Руси памятна, ибо лихого замысла ты супротив ее не осмысливал. И батюшка тебя почитал. А сейчас дозволь про иное спросить.
– Сделай милость.
– Матушка моя от супруги твоей слыхала, будто задумал для поновления росписи в своей крестовой церкви призвать византийского изографа Феофана.
– Намеревался так сладить. Грек всей Москве голову вскружил. Только надоумил меня один чернец из Чудова монастыря поглядеть лепость росписи в храме у Спаса на Яузе. Поглядел и зело дивился сотворенному.
– Кто же сию роспись учинил?
– Тамошние живописцы. Двое их со учениками. Одним разумом творят.
– По имени кто такие?
– Даниил Черный и Андрей Рублев.
– Погоди. Данииловы иконы с юности помню. А вот об Андреевых только слыхивал. Хвалят их. Но ты, Тигрий, малость ошибся – те изографы из Троицкого монастыря.
– Мне о них игумен Александр молвил. «Мои, – говорит, – чернецы».
– Поди ж ты. Матушка моя, повидав икону, писанную Рублевым, сказывала, что ранее никогда такую по лепости не видывала. А та икона в Троицком монастыре, в коем тот Рублев послушничал. Стало быть, поглянулась тебе роспись в храме у Спаса на Яузе?
– В память запала. Потому и просил тех чернецов мою крестовую обновить.
– Ишь ты. При первом досуге навещу монастырь. Игумен Александр давно кличет, хвалясь новым храмом. Дельный монах: блюдет монастырь по строгому завету основателя.
– Кому, княже, доверишь собор Благовещения росписью украсить?
– Митрополит Киприян присоветовал Феофана.
– А кто тебе таких каменщиков присоветил?
– Псковский князь. Всякий день бываю у мастеров. Любуюсь кладкой.
Закончив беседу и проводив боярина до двери, Василий, подойдя к столу, взял чару с медом. Стоя у окна, пил мелкими глотками. Обернулся, когда за спиной услышал покашливание окольничего Воронихина. Василий, увидев в его руках листок пергамента, спросил:
– Все ли записал, что молвлено боярином?
– Слово в слово. Старик правду сказал, что послан боярами.
– Дознайся, кто посылал.
– Всех знаю.
– Тогда дознайся, кто из них с братом снюхивается.
– Как же изладить дознайство?
– Ленишься сам думать. Приучил вас, что один за всех думаю. Прикинься перед опальными старцами моим недругом, осерчавшим на меня. Скажи, что готов уйти к звенигородскому князю. У брата Юрия со старыми боярами недобрость супротив меня задумана. С Шедибеком спеваются.
– Князь Юрий вранью моему не поверит.
– А ты так сделай, чтоб вранье правдой казалось. Пусть будет знать, что и возле меня водится двурушничество.
3
Подле Москвы над жнивьем мечутся стаи ворон и галок. Небо серое с плешинами облаков. Ветер с унылыми высвистами. Лиственная метель. Осень стоит сухая.
После полудня у ворот Спаса на Яузе остановились четырнадцать всадников. На белом коне великий князь Василий, князь Владимир Хоробрый – на кауром, двенадцать кметов – на одинаковых гнедых. Дружинники, спешившись, стуком в ворота перепугали задремавшего чернеца на надвратной башне. Он рванул веревку зазывного колокола. Не дожидаясь чернеца, кметы растворили ворота, дав возможность князьям въехать на монастырский двор. Звон колокола поднял на ноги всю братию. Игумен Александр, увидев князя Василия, подбежал к нему с поклонами. Князья, спешившись, приняли от него благословение.
– Очам поверить не могу от радости!
– Зван тобой, вот и объявился. Прослышан, что лепый храм воздвиг. Вот, вознамерился им полюбоваться.
– Вот он у всех на виду. Милости прошу, заходите и глядите.
Зайдя в храм, Василий и Хоробрый остановились. Несмотря на пасмурный день, свежие яркие краски настенной росписи поражали. Любая фигура библейских сюжетов останавливала внимание, приковывала выражением мужественных и одухотворенных лиц. Резную, полированную лаком алтарную преграду украшали иконы Христа, Богоматери, Иоанна Предтечи, апостолов Петра и Павла. Возле царских врат – большой образ Нерукотворного Спаса.
Василий, взойдя на амвон, всматривался в иконы, надолго задержался перед Нерукотворным Спасом. Потом, подойдя к Хороброму, восторженно сказал:
– Воистину великая лепость. – Обратившись к игумену, спросил: – Сказывали, сотворена твоими изографами?
– Благословлены Господом на сию лепость.
– Покажи нам сотворителей.
Игумен торопливо покинул храм. Князья, ходя по храму, рассматривали настенную роспись. Василий был взволнован. Его лицо освещала радостная улыбка. Князь Хоробрый был сдержан, но по выражению глаз было видно, что все в храме ему нравилось.
– Что я тебе говорил? Не верил? А теперь воочию убедился, что сами можем творить лепость.
– Хорошо! Зело хорошо!
Вскоре в храм вернулся игумен в сопровождении Даниила Черного и Андрея Рублева. Живописцы были взволнованны. Василий, подойдя к Даниилу, спросил:
– Помнишь меня, отец?
Даниил молча кивнул.
– Немало годков миновало, как видался с тобой. Как житье правишь?
– По Божьей воле.
– Укажи свои иконы. Богоматерь, кажись, твоей кисти?
– Писал их вместе с Андреем. Общие они у нас.
Василий, присмотревшись к Андрею, сказал:
– Тебя я где-то видал. Подскажи.
– Так оно и есть, княже. В тот год, когда с матушкой княгиней пребывал в женской обители.
– Верно. Еще мальцом был, а все же запомнил тебя. По глазам запомнил, смелости в них вдосталь. Слышишь, Владимир? Корите меня, что на память слаб, а выходит, и я памятлив. Звать-то тебя как?
– Андреем.
– Матушка хвалила писанный тобой образ Христа. Где он в сию пору?
– У Троицы, в покое игумена Никона.
