– Твое суждение охота узнать. Прости христа ради, что писал от тебя тайно. Сам страшился своего замысла. Пойдем побродим, спина зябнуть начинает…
Утром мороз поослаб и пошел снег. Падал без ветра, и казалось, что крупные хлопья снежинок свисают с неба на невидимых бесконечных нитях.
Андрей с Даниилом вернулись в остывшую за ночь келью. Не раздеваясь, Андрей снял с иконы холстину, Даниил от удивления попятился:
– Господи! Да ты Троицу сотворил!
– Ангелов в голубых хитонах.
– Святая Троица! Земно кланяюсь, что дозволил узреть эдакое сотворение.
– Стало быть, поверил, что это Троица. Это только мой изначальный замысел о ней. Понятно тебе, что ангелы принесли Саре благостную весть о грядущем рождении у нее сына?
– Пошто ангелы в голубых хитонах?
– Такими их замыслил. Примечаешь, что ничего нет возле ангелов, что положено быть написано на византийских иконах? Нет и Авраама с Сарой. И Маврийского дуба нет, под которым сидели ангелы.
– Все приметил, Андрей, но дозволь уразуметь. Так и есть, один намек на византийность все же перед ангелами на столе оставил.
– Про чашу говоришь?
Даниил молча кивнул.
– Не согрешил ли я, дозволив себе свое решение троичности Божества, доступное моему умоустремлению? Мыслил написать лики ангелов спокойными, вливая в их взгляды неземную нежность созерцания ими своего пребывания на земле.
Даниил неотрывно смотрел на икону, вспоминая библейское сказание о явлении трех странников в обликах ангелов к престарелым Аврааму и Саре, вспоминал все виденные им Троицы византийского написания, но стоящая перед ним икона заставляла видеть только ее, ибо лики ангелов, выписанные с присущей Андрею тщательностью, очаровывали.
– Вот и глядят мои ангелы на нас, закоченевших душой от страха за судьбу Руси, за судьбу народа. Смотрят они и на меня, зная о моей тревоге за судьбу матушки Ариадны. В ее судьбе, Даниилушка, смысл моего жития. Слышишь?
– Слышу.
– Ангелов написал для обители, в коей дышит игуменья Ариадна.
Возле кельи кто-то кашлянул, и Андрей торопливо накинул на икону холстину. Потирая озябшие руки, сказал:
– Печку надо топить. Студено, а нам с тобой неплохо бы малость соснуть…
8
В ту же ночь, когда в Спасе на Яузе Андрей Рублев, прервав молчание, заговорил с Даниилом Черным, в трапезной женского монастыря на прибрежном холме реки Москвы его игуменья Ариадна изживала ночь бессонницей, запутавшись в тенетах раздумий.
В просторной горнице пахнет смолой. От жарко истопленной печи растекается сухое тепло, но слюда на окнах в пухе иглистого инея. Перед иконой «Неопалимая купина» на восковой свечке шевелится огонек. Свет от него только маслит краски иконы и не в силах даже дотронуться до темноты, окутавшей горницу.
Вокруг обители снежное безмолвие, скрытое кромешной темнотой студеной ночи.
Во все стороны от бревенчатой городьбы монастыря живет удельная Великая Русь с Московским княжеством, угнетенным страхом после того, как белизну сугробных снегов истолкла копытами вражеская конница. Только за четыре дня до появления татар в Коломенском беглецы, посетившие обитель, чтобы перевести дух и обогреться, занесли весть о нашествии. Игуменья, не растерявшись, не поддавшись панике, спасая молодых монахинь от неминуемого угона в полон, отправила их в лесные укрытия, оставшись в обители с шестью престарелыми монахинями. Игуменья была уверена, что страх перед бедой не замедлит лишить монахинь покоя. Церковный причт трусливо покинул монастырь, оставив его без церковных служб. Оберегая покой монахинь, игуменья уговорила их перебраться из одиночных келий в трапезную, уверив, что всем вместе будет легче защищать себя от тягостных раздумий.
Опасения игуменьи сбылись, как только окрест начались пожары. Страх остужал и без того уставшие старческие души, и в трапезной редко слышались разговоры, но не стихал шепот молитв.
За последний год на душе Ариадны был покой. Сознание не тревожили мысли о судьбе Андрея. Он был рядом. И хотя они вступили на тропу старости, а на ней могут случиться всякие неожиданности, можно было послать весть и получить на нее ответ, чтобы быть уверенной, что он здоров и работает.
Но в княжестве застонали колокольные набаты, и у Ариадны ожили опасения. Что с Андреем? Где он? Одно ей важно. Только бы был жив.
Но в Московском княжестве великая беда – бродят по княжеству враги покорители, жгут и зорят его просторы. Татары уже дважды наведывались в обитель, увели коров и лошадей, забирали все, что попадалось на глаза, даже лампадное масло со свечами забрали, а потому приходится беречь остатки свечей, по одной ставить перед иконами в трапезной и в церкви, ибо, оставшись без богослужений, молятся монахини под чтение Евангелия.
Нашествие в Московском княжестве, а из-за него мечется по земле страх…
9
В Московском княжестве, охваченном бедствием, еще на знали, что в последние дни января хан Эдигей, получив из Орды черные вести о том, что его хотят лишить власти, сказал свое последнее слово князю Хороброму о сумме откупа за его добровольный уход из княжества.
Узнав слово хана, князь и бояре не сразу пришли в себя от испуга, но вынуждены были, спасая княжество от полного разорения, выплатить неслыханный по тем временам откуп в три тысячи рублей и в придачу к клятвенному обещанию дать хану и заложников.
Боясь потерять власть, Эдигей немедля приказал преданным ему воинам, стоявшим в Коломенском, гнать во весь дух в Орду.
Темник Хидыр готов был выполнить приказ хана, но, имея сведения, что в ближнем женском монастыре можно поживиться, решил по пути заглянуть в него, на этом особенно настаивал состоявший при Хидыре толмачом беглый тверской боярин, обосновавшийся в Орде. Хидыр вел конников к монастырю. Кони, увязая в сугробах, выбивались из сил…
Утро стояло радостное в позолоте зимнего солнца. Его яркие лучи не уменьшили крепость ночного мороза.
Игуменья Ариадна, оставив в трапезной захворавшую монахиню Глафиру с пятью сестрами, направилась в церковь. Тропа, вытоптанная в сугробах, вилась по березовой роще. На деревьях, отряхивая с ветвей блестки инея и перелетая с места на место, оглушительно стрекотали сороки. Игуменья вела под руку хромавшую схимницу Пелагею, а та, зажимая руками уши, надрывно выкрикивала:
– Сестрицы, не к добру веселость сорок! Беда возле нас. Не зряшное сказываю. Верная примета. Сорочья радость под солнышком не к людской радости.
Игуменья успокаивала встревоженную старуху:
– Господь с тобой, праведница. О чем толкуешь? Не будет беды. Миновали нас беды. Не донимай себя пустым страхом.
Но схимница, не унимаясь, продолжала выкрикивать:
– Забываешь про татар? А оне вовсе рядом. Зорят Русь окрест нас. Забываешь про нехристей. Не зря бедой пужаю, Ариаднушка. Не к добру стрекочут сороки в великую стужу! Пойдем ходче.
– Нельзя тебе спешить, задохнешься.
– Пойдем ходче. В храме вели двери накрепко затворить. Беду чую. Горе нам будет.
Схимница ускорила шаги, то и дело падала и вскакивала. Ариадна старалась ее поддерживать, но идти вдвоем по узкой тропе было неудобно, ноги проваливались в сугробы, но, понимая душевное состояние перепуганной престарелой схимницы, молчала…
В храме холодно, но светло.
Высоко в стенах прорублены узкие обрешеченные окна, и через них стены в росписи опушены инеем. Полосами золотой парчи в окна вливается солнечный свет.
Стоя на коленях, молятся старые монахини, перебирая четки, крестясь, кладут земные поклоны,
