невозмутимым тридцать процентов успеха.
По склону спускаемся молча, каждый думает о своём, у каждого кто-то пострадал из-за вторжения китайцев. Насколько мне известно, у Глеба погибла мать, Саша потерял семью в Ягодном и лишь Сеня счастливчик. Сирота. Я невольно улыбнулся, вспоминая своих. Когда всё кончится, с радостью свалю отсюда, не знаю как, но обязательно. Не уверен, что снова смогу жить в Комсомольске. Город навивает тревожные мысли, если даже предположить, что китайцев вытурят, на круги своя ничего не вернётся.
Снег умиротворённо хрустит под ногами, ласково пригревает солнце. Весна вступает в свои права. Кажется, даже птицы и те попрятались, чувствуя угрозу. Здесь, в десяти километрах от города спокойно, ни чего не предвещает опасности.
Многочисленные дачные товарищества, разбросанные вокруг Комсомольска дали приют почти двумстам тысячам горожан. После трагедии на стадионе мне пару раз доводилось наведываться в город Юности, и увиденное потрясло.
Даже ночью, трудно отделаться от мысли, что ты ни в одном из городков Поднебесной. Обилие рекламы, вывески пестрящие иероглифами. Запруженные автомобилями улицы, а главное китайская речь. Всюду. Толпы азиатов, яблоку негде упасть. До чего же мы докатились. Не прошеные гости пришли в наш дом, делают, что хотят, а мы как крысы прячемся по окрестным лесам.
Я медленно иду за Глебом, пригибаясь под еловыми ветками. От малейшего прикосновения иней с иголок сыпется на нетронутые сугробы, красиво стелясь к ногам.
Зачем я здесь? Может всё бросить и бежать? Свалить пока ещё голова на плечах. К чёрту честь, совесть и всё остальное. Кто меня осудит, скажет, что смалодушничал, предал, изменил?
Гнев калёным железом выжег крамолу. Не могу, не имею права. Другие не осудят, но от себя не убежать. Павшие друзья смотрят в душу, не дают опустить руки.
Продираясь по запорошенному бурелому к мишеням, мне в который раз вспомнились события того трагического утра. 'Авангард' запруженный народом. Оккупационные власти согнали на стадион больше двух тысяч обречённых, решив разрулить проблему по-пиночетовски. Выстрел, боль, забытье. Очнулся от холода ночью. Помню, долго смотрел на звёзды, на поднимающийся изо рта пар, закрывающий небо. Страха не было. Я бы наверно сгинул в этом чёртовом карьере у хапсолевской сопки, куда вывезли наши останки. Подох, как бродячая собака в грязной подворотне, но спасительные образы Максимки и Александры стояли перед глазами не давая отдать богу душу.
И я пополз. Пополз по ещё не замёрзшим телам несчастных, расстрелянных по приказу ненавистного генерала. Возможно, могилой мне бы стал один из местных сугробов, но проведению было угодно, и я выжил, выжил несмотря, ни на что. Спасибо поселковским, нашли, помогли, отправили в одно из дальних садоводческих товариществ. Выходили, вернули тягу к жизни, веру в справедливость.
Хрустнула ветка. Я невольно замер, шаря взглядом по ближайшим кустам. Пустынный лес, мгновение назад казавшийся мирным, заиграл на струнах страха. Где то вдалеке взмахнул крыльями ворон и с веток на землю посыпался белёсый иней. Шагавший первым Сашка неестественно покачнулся, заваливаясь набок. По ближайшим стволам лиственниц застучала знакомая трель автомата.
— Ложись! — только и успел крикнуть я, нащупывая в кармане ТТ. Глеб и Семён бросились врассыпную, ныряя в глубокий снег.
— Мать его!
Я перекатился в сторону, осторожно глянул из-под ствола поваленной осины.
'Где ты, чёрт тебя побери'?
Мерный стук пронзил моё укрытие, осыпав голову трухлявой щепой.
— Не высовывайтесь! — крикнул я в небо, отползая за соседний сугроб.
Облава? Не похоже. Стрелял один автомат, скорее всего дозорная группа узкоглазых. В последнее время в окрестностях Комсомольска появились летучие патрули китайцев. Перемещаются на джипах, выявляют сочувствующих сопротивлению.
Затвор пистолета тихо щёлкнул, вогнав патрон в патронник. У меня крепкие нервы и рука не дрогнет. После 'Авангарда' во мне словно что-то умерло, какая-то частичка человечности. Ненависть к захватчикам грызёт душу волком, к чёрту милосердие.
Я снова осторожно выглянул уже из-за пня. Позиция не ахти, но и враг в таком, же положении. Зимний лес, довольно неудобное место в плане маскировки, всё как на ладони.
Смуглую физиономию китайца, я разглядел отчётливо. Молодой, немного за двадцать, совсем ещё сосунок. Белый масхалат сидит на нём словно бесформенный балахон, мешая проворно двигаться. Дилетант. Их видно сразу. Наша СВДешка обмотана лоскутами белой материи, а его тёмный калаш маячит за километр. Тем хуже для него.
Наблюдаю, не шевелясь, стараясь дышать как можно реже. Вряд ли мой пар видно, но выяснять не стоит. Главное, один ли он.
Китаец выглянул из-за ствола соседней берёзы, предусмотрительно выставив вперёд автомат. Уйти ему не дам. Можно конечно затаиться, надеясь, что он не станет шарить по кустам, но мёртвый Сашка не должен остаться неотомщённым. Кровь за кровь.
Поймав азиата на мушку, я задержал дыхание и нежно нажал на курок. ТТешник сдавлено кашлянул, сбив звуковой волной иней с ближайших веток. Горячая гильза вывалилась из прорези сбоку пистолета, шлёпнувшись на примятый снег.
'Туда тебе и дорога'.
На груди китайца медленно расползается красная клякса, перекошенный рот, жалкие испуганные глаза. Чего-чего, а пулю он получить ни как не планировал. Молодость, при всей своей притягательности имеет один значительный недостаток. Море по колено и всё по плечу, если что и случается, так это не со мной.
Узкоглазый пытается устоять, хватаясь за ствол берёзы, но автомат упрямо тянет его к земле. Ноги не слушаются, взгляд расфокусированно пялится в никуда. Тоненькая струйка крови течёт изо рта, пачкая безупречно белый халат.
Второй раз стрелять, не стану. Жалко патрона, да и смерть уже занесла косу над непрошенным гостем. Аминь. Бесформенная фигура азиата сползла по стволу на снег и затихла. Мёртвые глаза смотрят в сугроб, окропленный бурыми каплями.
— Готов.
Я робко поднялся. Рядом где то бродят его товарищи и рано или поздно найдут пропавшего сослуживца. Остаётся только их дождаться и положить всех рядком.
— Глеб, Семён, — я снова присел, чтобы не маячить, — Глеб…
За соседним кустом послышалась возня, из-за белого бугра показались не моргающие испуганные глаза.
— Ко мне, быстро, — махнул я ещё тёплым пистолетом. Глеб пополз по-пластунски между сугробов, оставляя на снегу глубокую борозду. Следом белый как мел Сеня, тянет на ремне обмотанную снайперку.
— Сашка, там, Сашка, — чуть не плача от досады сбивчиво протараторил Глеб, — он, он…
— Мёртв, — спокойно констатировал я. Мне и самому не по себе, а какого им. Ещё молодые ребята, Глебу нет и восемнадцати, совсем ребёнок. Семён постарше, но и он шокирован гибелью товарища. Смерть Сашки на моей совести, мой просчёт.
Я презрительно глянул на поверженного врага, схватил узкоглазого за грудки.
'Побудь подсадной уткой'.
Труп китайца я как смог усадил около измазанного кровью ствола берёзы, положил на колени разряженный автомат.
Пора уходить, у меня нет ни какого желания терять ребят. В любом случае базу придётся менять. Я подобрал с земли винтовку, повесил на спину. Нужно отойти на несколько сот метров севернее и затаиться. Сколько придётся ждать, одному богу известно, но они придут, придут обязательно, иначе никак.
Пригнувшись, я засеменил к ближайшей возвышенности, подгоняя вперёд Глеба и Сеньку. Усиливающийся ветер заносит следы, скрывая наше поспешное отступление. Намётанным взглядом я приметил поваленный ствол вывороченной лиственницы, куда мы и направились. Двести — двести пятьдесят метров, дистанция подходящая, мёртвый захватчик как на ладони, рука не дрогнет.
