— Букет у нее перехватили! Она хотела нам его преподнести.
Кто-то тихонько свистнул, а Тюрин захохотал.
— Не валяй дурака, — сказал Русевич.
Корж побагровел; губы его дрожали, нервно дергалась бровь.
— Нелю не трогайте! Я уверен, что она не виновата. Я ее знаю не первый день. Возможно, она это сделала под дулом пистолета. Она и сама ненавидит эту накипь. Она говорила мне… Нет, вы не знаете ее!
Неожиданно обозлившись, он затряс кулаками:
— И чего вы пристали? Ведь я же забил гол! Или это, по-вашему, пустяк? Смотрите на меня, как волки…
Разговор неожиданно прервал открывший дверь помощник судьи. Он сказал с порога:
— Просят господина Коржа.
Корж отозвался недовольно:
— Кто там еще?
— Вас просит дама. Знакомая…
— Обработка продолжается! — угрюмо проворчал Свиридов. — Это, конечно, она…
Корж поспешно вышел из раздевалки. Действительно, у входа его ждала Неля.
— Нам нужно поговорить, — сказала она почти строго. — Отойдем в сторонку…
— О чем говорить во время игры? — спросил он недовольно. — Товарищи и без того смеются.
Неля посмотрела на него удивленно; она хорошо знала, как действует на него ее улыбка, и голос, и взгляд.
— Мой Коржик! Да ты ли это? Ну! Только пять минут.
Он неохотно подчинился.
— Послушай, Коржик, — заговорила она торопливым шопотом, когда они отошли от двери. — Ты заставляешь меня волноваться. Сначала я думала: какой молодец! Ты начал игру так умно и тонко… Понимаешь, было такое впечатление, словно ты всей игрой руководишь, ну точно, как дирижер оркестром, а сам остаешься корректным, больше, я бы сказала, — великодушным.
— Это неправда, — сказал он тихо. — Вначале я плохо играл.
Она погладила его руку, доверчиво прикоснулась плечом к его плечу.
— Но тебе аплодировали! Я видела это сама. Разве ты не слышал, как повторяли твою фамилию?
— Аплодировали, когда я забил гол.
Она взглянула на него с упреком:
— Ты допустил ошибку. Подумай, что важнее: минутная радость на поле или…
Она запнулась и огорченно сдвинула брови. Коржу показалось, она была готова заплакать.
— Или? — чуть слышно спросил он.
— Или твоя дальнейшая судьба?
Корж нетерпеливо оглянулся на раздевалку.
— Ты хотела сказать что-то важное, Неля.
Она, видимо, поняла, что истекают последние секунды их встречи. Решительно и прямо она посмотрела ему в глаза:
— Разве это не важно… твоя судьба? Зачем ты заставляешь меня страдать?! Сначала ты присылал записки, ревновал к этому шефу… Даже грозил! Наверное, ты хотел бы, чтобы я стояла на Крещатике с протянутой рукой. Потом, наконец-то, понял… Жизнь требует ловкости. Ты сам это говорил. И еще ты сказал мне — помнишь? — главное — уцелеть… Почему же теперь ты рискуешь? Кто для тебя дороже: приятели или я? А я — то, глупая, была уверена в тебе…
— Ты хочешь, чтобы я покинул поле?
Она схватила его руку:
— Нет-нет… Просто — не накликай беды. Оставайся в игре незаметным… Тебе ведь нужно не больше других! Пусть, другие бьют по воротам, если они такие смельчаки.
— Понимаешь ли, Неля, — проговорил он с усилием, не отнимая руку от ее локтя, — это будет похоже на предательство. Команда мне не простит. Ты в стороне, а мне-то жить с ними еще придется. Они и сейчас уже уверены, что я веду двойную игру…
Резко отдернув руку, она отступила на шаг. Как быстро изменилось выражение этих только что ласковых глаз! Теперь они смотрели холодно и зло:
— Понятно… Они для тебя дороже.
Она хотела уйти, но Корж удержал ее за локоть:
— Скажи, Неля, — спросил он, стараясь казаться спокойным. — Этот букет… Тебя заставил шеф? Ведь правда? Или ты хотела нам подарить цветы?
— Ну что ты, глупышка! — сказала она, смеясь. — Кто же мог меня заставить? Я знаю, в Киеве мне все равно не жить, и, значит, нечего и терять здесь.
Резким движением она вдруг приблизилась к нему, так, что он ощутил губами ее горячее дыхание.
— Ты знаешь, что означает этот букет? Пропуск за границу! Да, пропуск! Мне обещали… Я еще увижу Париж и Берлин! Я думала и о тебе, но ты, оказывается, струсил… Подумай, еще не поздно, Коржик, игра еще впереди…
Корж ничего не ответил. Быстрым шагом он возвратился в раздевалку. Пожалуй, в эти минуты он вряд ли смог бы ответить и самому себе: чего же он больше боялся — презрения товарищей или мести гестапо? Мысль о возможной мести снова показалась ему невероятной и дикой. А тут еще Русевич, едва лишь Корж вошел в раздевалку, будто понимая его смятение, громко сказал:
— Между прочим, трусов они тоже не жалуют. Я слышал, эсэсовцы казнят их без пощады, конечно если трус использован и больше не понадобится им.
У штурмбаннфюрера пошаливают нервы
После первого тайма, когда спортсмены покидали поле и зрители увидели, что в киевской команде несколько человек изувечено, мало кто ожидал, чтобы вторая половина игры началась такой бурной атакой киевлян.
Солнце уже скрылось за зубчатой стеной деревьев, и на стадион сошла легкая, освежающая прохлада. Переметнувшись через зеленое взгорье, над полем повеял ветерок. Стоя в воротах, Русевич с удовольствием подставлял ему воспаленное лицо. Чувство спокойной уверенности овладевало в эти минуты Николаем: с первой передачи Кузенко, с первого удара Тюрина он распознал тот знакомый стиль игры, который при очень высоком темпе и безошибочной пасовке уже не раз приводил команду к победе.
Возможно, что на трибунах командования сразу же была замечена резкая перемена в игре. Диктор не случайно дважды объявил, что всякое буйное проявление чувств, которое допускают зрители, немецкое командование считает проявлением дикости и потому категорически запрещает всякие выкрики.
На каждой скамье каждого сектора теперь сидели военные или полицейские, зорко наблюдая за поведением киевлян. Впрочем, и эта мера, предпринятая гестаповцами, не дала результатов: тысячи людей одновременно не арестуешь, не выгонишь со стадиона — было бы проще прервать матч.
Обычно внешне бесстрастный, Русевич сегодня не скрывал своих чувств. Нельзя сказать, чтобы он волновался, — тревоги и опасения остались в первом тайме. Однако спокойная уверенность этих первых минут сменялась у него нетерпением; зорко следя за полем, он даже притоптывал ногами, словно стремясь помочь своим нападающим.
Он видел, что Кузенко уже не уступал в беге Функе, больше того — он сумел оторваться от немца, обойти полузащитника, упавшего ему под ноги, и передать мяч Макаренко. Одно мгновение — и Макаренко отбил мяч Тюрину, а тот быстро прошел на штрафную площадку. Следовало бить по воротам, — пожалуй, Краус мысленно уже засчитал третий гол, — однако Тюрин почему-то замешкался, а подоспевший защитник отбил мяч за лицевую линию.
Киевляне снова действовали, в основном, правым крылом, которое создавало угрозы неожиданными
