Мама уничижительно смотрит на него.
— Постараться спасти свою жизнь, — отвечает она, обматывая платком свой нефритовый браслет.
— Ты отправишь нас в Лос-Анджелес? — дрожащим голосом спрашивает Мэй.
— Не получится, — отвечаю я. — Я выбросила билеты.
— Я достала их из корзины, — объявляет мама.
Я сжимаю руку сестры. Мне до сих пор не верится, что мама хочет отправить нас в Америку, чтобы решить их с отцом проблемы. С другой стороны, именно так родители в Китае тысячелетиями поступали со своими бесполезными дочерьми — бросали их, продавали, использовали.
Видя страх на наших лицах, мама торопливо объясняет:
— Мы продадим ваши билеты, этого хватит, чтобы нам всем добраться до Гонконга. У нас есть три дня на то, чтобы сесть на корабль. Гонконг — британская колония, японцев там не будет. Если мы поймем, что можно вернуться на материк, мы на пароме или на поезде поедем в Кантон, а оттуда — в Иньбо, откуда родом ваш отец. — Ее нефритовый браслет решительно стучит по столу. — Там Зеленая банда нас не найдет.
Лунные сестры
На следующее утро мы с Мэй отправляемся в офис пароходства Роберта Доллара в надежде обменять наши билеты — из Шанхая в Гонконг, из Гонконга в Сан-Франциско, из Сан-Франциско в Лос- Анджелес — на четыре билета до Гонконга. Нанкин-роуд и ее окрестности все еще перекрыты: рабочие убирают трупы. Но это едва ли не наименьшая из проблем, с которыми предстоит столкнуться городу. Тысячи беженцев прибывают сюда, спасаясь от наступления японцев. Отчаявшиеся родители бросают на улицах умирающих младенцев, и Китайская благотворительная ассоциация организует специальный «детский патруль», в обязанности которого входит подбирать брошенные тела, погружать их на грузовики и сжигать за городом.
Тысячи и тысячи людей прибывают в город. Но другие пытаются его покинуть. Множество наших земляков уезжают в свои родные деревни. Наши знакомые писатели, художники и интеллектуалы вынуждены сделать выбор, который определит их дальнейшую судьбу: отправиться в Чунцин, который Чан Кайши назначил столицей на время войны, или же присоединиться к коммунистам в Юньнани. Самые обеспеченные китайцы и иностранцы садятся на международные пароходы, которые, вызывающе пыхтя, движутся мимо японских военных кораблей, стоящих на якоре у Бунда.
Несколько часов мы проводим в длинной очереди. К пяти часам мы продвигаемся примерно на десять футов и возвращаемся домой, ничего не добившись. Я валюсь с ног, Мэй измождена и подавлена. Папа весь день ходил по знакомым, надеясь занять денег на побег, но кто может позволить себе щедрость по отношению к проигравшему в это неспокойное время? Наше невезение не удивляет троих бандитов, но вряд ли они ему рады. Даже их, кажется, нервирует царящий вокруг хаос.
Ночью дом вздрагивает от взрывов в Чапэе и Хункоу. Пепел смешивается с дымом от детских костров и погребальных костров, в которых японцы сжигают тела своих погибших.
Утром я встаю, стараясь не потревожить сестру. Вчера она ни на что не жаловалась, но я несколько раз видела, как она, думая, что я не замечаю, терла виски. Вечером она приняла аспирин, и ее тут же стошнило. Видимо, у нее контузия — надеюсь, несильная, но как знать? После всего, что произошло за последние два дня, ей необходимо хотя бы выспаться. Сегодня снова будет тяжелый день — в десять часов хоронят Томми Ху.
Я спускаюсь и встречаю в гостиной маму. Она жестом подзывает меня.
— У меня есть немного денег. — В ее голосе слышится непривычная твердость. — Иди и купи тминных пирожков и сладкий хворост.
С тех пор как наша жизнь переменилась, у нас еще ни разу не было такого плотного завтрака.
— Нам нужно хорошо поесть. Похороны…
Я беру деньги и выхожу из дому. Меня окружает грохот корабельных орудий, бомбардирующих береговую линию, бесконечный треск пулеметов и ружейная стрельба, раскаты взрывов в Чапэе и шум сражений, бушующих в дальних районах. Ночные погребальные костры покрыли весь город тонким слоем едко пахнущего пепла — теперь придется заново стирать вывешенную для просушки одежду, подметать веранды и мыть автомобили. При каждом вдохе у меня горло перехватывает от гари. Улицы переполнены людьми. Несмотря на войну, у нас у всех есть какие-то дела. Я дохожу до угла, но, вместо того чтобы выполнить мамину просьбу, сажусь в повозку и еду к З. Ч. Пусть я однажды повела себя глупо, но этот единственный эпизод не может перечеркнуть годы нашей дружбы. Должен же он питать привязанность к нам с Мэй. Разумеется, он поможет нам как-то наладить нашу жизнь.
Я стучу в дверь. Не дождавшись ответа, я спускаюсь и встречаю во внутреннем дворе его домовладелицу.
— Он уехал, — говорит она. — А чего вы хотели? Ваше время прошло. Вы что, думаете, что мы вечно сможем сдерживать обезьян? Когда они захватят нас, ваши календари с красотками никому нужны не будут. — В ее голосе слышится нарастающая истерика. — Впрочем, может, вы этим обезьянам для чего другого пригодитесь. Вы этого с сестрой хотите?
— Просто скажите мне, где он, — устало прошу я.
— Он ушел к коммунистам, — выпаливает она, словно выплевывая каждый слог.
— Он бы не уехал, не попрощавшись, — с сомнением говорю я.
Старуха хихикает:
— Ну ты и дурочка! Он уехал, не заплатив. Он бросил свои кисти и картины. Он ничего с собой не взял.
Закусив губу, я стараюсь удержаться от слез. Теперь мне надо думать только о том, чтобы выжить.
Не задумываясь о деньгах, я снова сажусь в повозку и, стиснутая другими пассажирами, еду домой. Пока мы трясемся на ухабах, я вспоминаю тех, у кого мы могли бы попросить помощи. Мужчины, с которыми мы танцевали? Бетси? Кто-нибудь из других художников, которым мы позировали? Но у всех сейчас свои заботы.
Когда я возвращаюсь, дома пусто. Я так долго отсутствовала, что опоздала на похороны Томми.
Пару часов спустя возвращаются Мэй с мамой. Обе они одеты в похоронные одежды белого цвета. От слез глаза Мэй опухли, как перезрелые персики, мама выглядит старой и усталой. Они не спрашивают, где я была и почему не пришла на похороны Томми. Папы с ними нет. Он, видимо, задержался с другими отцами на поминках.
— Как все прошло? — спрашиваю я.
Мэй пожимает плечами, и я не настаиваю на ответе. Она прислоняется к косяку двери, скрещивает руки и смотрит на свои ступни.
— Нам надо идти обратно в порт.
Я не хочу никуда идти. Я совершенно убита поступком З. Ч. Хочется рассказать Мэй, что он уехал, но что это даст? Я подавлена всем, что с нами произошло. Хочется, чтобы меня спасли. Если этому не суждено случиться, я хочу забраться под одеяло и плакать, пока не иссякнут слезы. Но я — старшая сестра. Надо быть отважнее собственных чувств. Надо помочь нам обеим сразиться с судьбой. Я делаю глубокий вдох и встаю:
— Пойдем. Я готова.
Мы возвращаемся в офис пароходства. Сегодня очередь двигается быстрее, и, дойдя до кассы, мы понимаем почему. Клерк абсолютно бесполезен. Мы показываем ему наши билеты, но усталость лишила его не только самообладания, но и грамотности.
— Что вам надо с этим сделать? — громко вопрошает он.
— Мы можем обменять эти билеты на четыре билета в Гонконг? — спрашиваю я, пребывая в полной
