оттащили сцепившиеся телеги. Пяти минут не прошло, как дорога оказалась свободной.
— Ну вот,— сказал прапорщик, влезая в бричку и вытирая вспотевшее лицо. — Да эти чумаки вовсе и не непонятливые.
— М-да, — удивленно заметил Бодаревский, — видать, что командовать вы умеете...
Бричка медленно поехала по улице, круто поднимавшейся вгору. С одной стороны здесь стояли дома, а с другой был обрыв, за которым расстилалось море. Щеголев с интересом рассматривал все: улицу, дома, море.
Проехав мост, под которым шла пыльная дорога, пересекли небольшую площадь и свернули на Екатерининскую улицу. У дома за углом остановились.
— Ну вот и приехали,— сказал Бодаревский.
Пока выбежавшие дворовые открывали ворота, прапорщик успел прочесть на табличке: «Дом сей принадлежит надворной советнице Марии Антоновне Бодаревской». Когда въехали во двор, Щеголев увидел с одной стороны приземистый амбар, с другой — службы, а в глубине, окруженный садом, господский дом с колоннами и высоким крыльцом. Спрыгнув с крыльца, к бричке примчался мальчик лет пятнадцати, в гимназической форме. Он бросился на шею толстяка.
— Папочка приехал, папочка!
Вслед за тем на крыльцо выскочила девушка, по виду на год-два старше мальчика. Она тоже хотела броситься на шею к отцу, но, увидев молодого незнакомого офицера, остановилась.
— А вот и девочка,— сказал Бодаревский, осторожно освобождаясь из объятий сына и целуя дочь. — Познакомьтесь, пожалуйста,— моя дочь Пашенька, а это сынок Ваня.
Щеголев торопливо, но как-то неуклюже вылез из брички, смущенно шаркнул ногой и поклонился.
Девушка, придерживая кончиками пальцев платье, низко присела в реверансе, опустив глаза в землю.
В глубине коридора послышались грузные шаги.
— Маменька идут! — воскликнула девушка, еще раз присела и юркнула в дом.
Распахнулась вторая половина двери, и на крыльце появилась грузная женщина. Это и была надворная советница Марья Антоновна Бодаревская. На ней был огромный чепец с множеством лент, на шее висела лорнетка на длинной шелковой ленте. Платье с оборками делало ее еще полнее.
По тому, как бросился к ней муж, как низко склонился кучер, Щеголев понял, что настоящей хозяйкой в доме была именно Марья Антоновна.
Корнила Иванович отрекомендовал прапорщика супруге. Она, вскинув лорнет, долго рассматривала гостя, потом сказала:
— Здравствуй, батюшка, как там тебя звать, еще не упомнила, входи в дом-то. Гостем будешь. Родители твои живы?
— Так точно-с. Маменька живы, в Москве проживают.
— Ишь ты,— в Москве. Да как же она отпустила тебя в такую дальнюю дорогу?
— А почему же? Ведь я человек военный, должен сам пробивать себе путь...
— Хоть ты и военный,— с нескрываемым недоверием сказала Марья Антоновна,— а я бы тебя без дядьки и в Николаев не пустила, не то что из Москвы в Одессу.
Видно было, что Щеголев произвел на хозяйку хорошее впечатление.
Комната, в которой поместили прапорщика, была светлой и просторной. На душе у него стало легче: все-таки не какие-то номера. А дальше будет видно.
Спустя час Щеголева пригласили в столовую. За обедом с легким и приятным бессарабским вином прапорщик, преодолевая смущенье, несколько раз краем глаза взглянул на барышню. Паша, или, как ее называл брат, Полина, ему понравилась. Она то и дело сверкала глазками на прапорщика и, видя, что тот смущается, тихонько фыркала в тарелку. Бодаревский рассказал, как в Николаеве перед самым выездом в Одессу у него расковалась лошадь, и он, пока подковывали лошадь, зашел в трактир. Там случайно разговорился с молодым офицером, который, узнав, что Бодаревский имеет собственных лошадей и едет в Одессу, учтиво попросил взять и его с собой, предлагая заплатить, сколько владелец лошадей спросит. Приятно удивленный вежливостью и скромностью офицера, что не так уж часто встречается среди военных, Корнила Иванович пригласил его с собой, отказавшись от платы. По дороге, убедившись, что спутник весьма скромный и хорошо воспитанный молодой человек, уговорил прапорщика остановиться у него.
Хозяйка отнеслась к приглашению благосклонно.
— Ну и хорошо. Пусть живет у нас, чего там. Чай места хватит — и так полдома пустует. Куда его со двора пускать! Еще потом перед матерью его отвечать придется.
Щеголева тронуло упоминание о матери. По правде сказать, он и сам чувствовал себя в дороге весьма неуверенно и очень был рад попасть в такую семью. Но как же быть с платой? Как сказать об этом? Жить бесплатно прапорщик никогда бы не согласился — он ведь не нищий приживал какой-нибудь, а все-таки дворянин, хоть и мелкий.
Бодаревская будто прочла его мысли.
— Насчет платы с тобой будет поступлено так: как получишь жалованье, так сразу четверть и сюда... Только подавай мне в собственные руки! — строго посмотрела она на Щеголева.
Бодаревский хмыкнул и отвел глаза в сторону. У прапорщика отлегло от сердца.
— Да, любезнейшая Марья Антоновна! — заговорил он. — Право не знаю, как и благодарить вас...
— Ну ладно, ладно! — прервала его хозяйка. — Ишь всполошился как.
Дети фыркнули, Щеголев смутился.
— Сегодня же отпишу маменьке в Москву, успокою ее.
— Ты только денщика не вздумай брать, чай он тебе по чину полагается,— продолжала наставления Марья Антоновна. — Не нужен он тебе вовсе — своей дворни девать некуда. Деньги на его содержание ты бери, не стесняйся. Не их дело, кто за тобой смотрит. Деньги тебе не помешают, все будет лишняя копейка на мороженое. Только вина там али табаку потреблять не вздумай, того не люблю у себя в доме.
— Не курю, не нюхаю и не пью! — поспешил уверить ее прапорщик.
В конце обеда вошел казачок и доложил:
— Господа студенты Деминитру и Скоробогатый!
Вошли два молодых человека возраста Щеголева, в мундирах с гладкими блестящими пуговицами и высокими воротниками.
Приложившись к ручке Марьи Антоновны и бойко шаркнув ножкой перед Корнилой Ивановичем и барышней, студенты колючими глазами уставились на представленного им Щеголева. Поклонились весьма холодно.
— А у нас, дражайшая Марья Антоновна,— начал чернявый Деминитру,— изрядные новости: войны не миновать.
— Да ну тебя! — замахала на него руками Бодаревская, — что ты, батюшка, этакие-то страсти говоришь! Война, чай, не шутка. Нечего поминать о ней, а то вправду накличешь.
— Правду говорим,— поддержал товарища белобрысый Скоробогатый. — Ведь в Молдавии и на Кавказе давно уже воюют по-настоящему.
— Что же случилось? — встревожился хозяин.
Щеголев за время длительной дороги не имел возможности следить за событиями, вот уже сколько времени волновавшими всю Европу, и теперь слушал с большим вниманием.
Студенты наперебой рассказывали:
— Как вы знаете, еще в начале октября турки обстреляли у берегов Кавказа наш военный пароход «Колхида»; теперь же они открыли военные действия и на Дунае. Сегодня пришел из Константинополя английский корабль и привез все эти сведения. Все иностранные газеты утверждают, что война турок с нами — дело решенное.
— А может, все-таки обойдется? — с надеждой посмотрела на собравшихся Бодаревская.
— Нет, любезнейшая Марья Антоновна,— отвечал Деминитру. — После того как князь Меншиков побывал в Константинополе и поговорил там круто — войны не миновать.
— И чего мы с ними не поделили, понять не могу, — качала чепцом хозяйка.
— Дело в том, любезнейшая Марья Антоновна, что мы, русские, торговать свободно не можем, вот что, — объясняли студенты. — Нет выхода из Черного моря нашим кораблям, закрыты проливы, сидят там турки
