вот уже четыреста лет.
— А по суше нельзя ли?
— И по суше можно, да только очень дорого самим будет перевозить хлеб. На кораблях не в пример дешевле.
— Не пойму, при чем тут турки, чай и они наш хлеб покупают?
— Покупают, да вот англичане хотят всю турецкую торговлю к своим рукам прибрать и наш же хлеб туркам перепродавать.
— Ишь какие! Этого допустить нельзя. Торговля дело великое, от нее благоденствие народу получается. Англичанам этим следует указать их место.
— Истинные ваши слова. Конечно же, мы должны торговать с Турцией сами.
— Как раз нам это и дадут! — сквозь зубы процедил Бодаревский. — У нас в присутствии говорят, что англичане нас нарочно в войну с Турцией втравливают. А как только начнется война — нам сразу же в спину ударят. Турки на их помощь надеются и, глядите, как дерзко ведут себя!
— Придется проучить их! — вставил Ваня.
— Проучим, дай срок,— согласился отец. — Только и русской кровушки прольется — море! Ежели все то правда, что Франция и Англия туркам помогать будут, то нам придется туговато. Но турки во всяком случае хороший урок получат. Это ты, сынок, правильно сказал.
Прапорщик слушал очень внимательно. О войне говорили и в Москве, но такое решительное утверждение о ее неизбежности Щеголев слышал впервые. Он заторопился идти в штаб, чтобы представиться начальству, но хозяин остановил его:
— Нынче суббота, в присутствии давно уж никого нет. Успеете представиться и в понедельник. Считайте, что вас в Одессе нет, — ведь вы и в самом деле могли бы сидеть еще в Николаеве. Лучше пойдите, посмотрите город.
— С превеликим удовольствием, но не сейчас, — возразил прапорщик. — Сейчас не могу никак.
— Но почему? — пристал к нему Ваня. — Папа же говорит, что вы могли еще не приехать.
— Но я все-таки приехал, — улыбнулся офицер.
— Но ведь этого же никто из начальства не знает! — не унимался мальчик.
— Начальство не знает, зато я знаю. Покажи-ка мне лучше, как пройти к штабу.
— Я провожу вас. Это тут за углом, почти рядом, прямо на бульваре. Извинившись перед хозяевами. Щеголев поднялся.
— Иди уж,— махнула рукой Марья Антоновна. — Экий ты торопыга. Возвращайся поскорее, расскажешь, как там тебя приняли... Да вот еще что. Ты скажи там в штабе, если к слову придется, что остановился у Бодаревской. Они меня знают.
— А не все ли им равно, где я остановился? — удивился прапорщик.
— Не все равно,— строго сказала хозяйка. — Глядеть на тебя иначе будут. Поймут, что ты не прощалыга какой. А то им недолго тебя в дыру какую загнать. Ты-то ведь бессловесный, протекции у тебя нету...
— Что вы, любезнейшая Марья Антоновна,— покраснел Щеголев,— зачем мне протекция...
— Говори!.. Будешь служить, узнаешь, каково без протекции...
Минуту спустя Щеголев и Ваня были уже на улице. Прапорщик сразу же засыпал мальчика вопросами. Его интересовало все: памятник Ришелье, красивая колоннада Хлебной Биржи.
— Вот это Карантинная гавань, — объяснял Ваня. — Здесь стоят суда, прибывшие из-за границы. А вон та другая называется Практической — там выгружаются и нагружаются корабли. Это вот — Военный мол...
Для молодого прапорщика, впервые попавшего в большой южный город, все здесь было ново. На улице под большими зонтами сидели менялы с ящиками, в которых были деньги различных стран мира. Иногда то к одному, то к другому из них подходил моряк, бросал на столик монету; меняла брал ее, внимательно рассматривал, пробовал даже зубами. Потом прятал монету в ящик, а моряку давал другую. Так происходил обмен российских денег на иностранные и иностранных на российские.
Навстречу прогромыхала телега с бочкой, и Щеголев с удивлением узнал, что воду для питья здесь привозят из-за города, потому что в колодцах вода соленоватая.
Он с интересом расспрашивал о пушкинских местах, о театре. К удивлению Вани, с живым сочувствием смотрел на жалкие, грязные лачуги, где жили ремесленники...
...Подошли к роскошному подъезду штаба. У двери стоял швейцар в шинели, расшитой бесчисленными золотыми галунами. С замиранием сердца прапорщик взялся за ручку, но швейцар поспешил распахнуть дверь.
— Поздновато изволили пожаловать, ваше благородие,— сказал он, принимая саблю. — Никого почти что и нет. Хотя, может быть, вы по вызову его высокопревосходительства,— тогда пожалуйте наверх. — При этом швейцар, как показалось Щеголеву, лукаво усмехнулся.
Прапорщик прошел по широкой мраморной лестнице на второй этаж. В обширной комнате, где обычно ждали посетители, никого не было, но в следующую комнату дверь была открыта, и оттуда доносились глухие удары, будто выбивали ковры. Щеголев заглянул туда и обмер: старенький генерал бил палкой здоровенного полицейского пристава. Тот стоял навытяжку, не шевелясь и только приговаривал:
— Не виноват-с! Истинный бог, не виноват-с! Как перед отцом своим, ваше высокопревосходительство, сказываю: не виноват-с. То поклеп.
Но генерал не обращал внимания на слова пристава и продолжал экзекуцию.
— Нет, виноват, нет, виноват,— приговаривал он. — Истинный бог, виноват. Я до тебя, р-р-ракалия, давно добирался!
Наконец генерал бросил палку и упал в кресло, вытирая обильный пот.
— Фу! Умаялся я с тобой... Пошел вон! — вдруг закричал он. — И если еще раз узнаю о тебе, я тебя, мерзавец!..
— Да я... — прерывающимся голосом начал пристав. — Да чтоб я...Да ни в жисть. Истинный бог, ваше высокопревосходительство... Никогда ничего плохого обо мне не услышите, я их...
Пристав осекся, испуганно выкатив глаза на генерала.
— Пш-ш-ел, говорю! — генерал ткнул концом палки пристава в живот.
Пристав вытянулся, щелкнул каблуками и, повернувшись, загромыхал огромными сапожищами по лестнице.
Щеголеву вспомнились рассказы об одесском градоначальнике, которые он слышал еще в пути от ветреных офицеров. Генерал Федоров выслужился из простых солдат. Теперь уже глубокий старик, человек кристальной чистоты и честности — он слыл грозой взяточников и лиходеев, которых в городе было немало.
Генерал заметил прапорщика, испуганно выглядывавшего из-за двери.
— Кто таков? — спросил он строго.
Прапорщик вошел в комнату и вытянулся.
— Ваше высокопревосходительство...
— Кто таков? — стукнул генерал палкой об пол.
Щеголев отрапортовал, кто он, откуда и зачем. Федоров смягчился.
— Прапорщик артиллерии? Это хорошо... Это очень хорошо. Артиллеристов у нас беда, как мало. Ни одного штаб-офицера... Ну, да и за прапорщика спасибо... А где же мой щелкопер?
Щеголев посмотрел вопросительно.
— Да адъютант мой,— объяснил генерал. — Он в передней сидеть должен.
В этот момент вбежал высокий, стройный, щеголеватый офицер — адъютант генерала.
— Вот, милостивый государь! — обратился к нему Федоров. — Вот к нам пополнение прибыло, а вы отсутствуете неизвестно где... Глядите у меня! — потряс он палкой. Адъютант стоял навытяжку. Генерал снова обратился к прапорщику:
— Где стоите, не терпите ли в чем нужды? Не стесняйтесь — молодому да в чужом городе может быть трудно.
