валютчика…
— Валютчиков, Михаил Сергеевич, — уточнил Зубцов. — Этакого делового альянса валютчиков разных поколений.
— Насчет альянса понятно. Но вот разные поколения… Где ты там увидел отцов и детей? Или, считаешь, кроме этих двоих…
— Пока не знаю этого. Вполне уместно считать главарем Мамедова. Но главарь едва ли самолично направится к Никандрову. Только в случае, если куш велик баснословно или нет подручных.
— Считаешь, что есть кто-то над Мамедовым?… Упоминание о Лукьянове тебя наводит, да? — спросил Федорин.
— Твоя, Эдик, громкая фамилия пока приводит в трепет главным образом вновь приобщенных. — Зубцов засмеялся. — Лукьянова же помнят крепко, так сказать, ветераны. Матерые, тертые, битые. Лет десять прошло после смерти Ивана Захаровича, и умер-то он полковником, а они произвели его в генералы. Как говорится, старая любовь не ржавеет.
— Лукьянов ничего не доказывает, — заспорил Федорин. — Лукьянова может помнить сорокалетний Мамедов и даже мой ровесник и, так сказать, однофамилец…
— Правильно, могут помнить Лукьянова, — сказал Орехов, — но знать о том, что именно Никандровы при царе Горохе делали цепочку сибирскому купцу и, едва получив обрывок цепочки, сразу же ринуться в Никандрову на экспертизу и опознание — для этого нужны эрудиция, возраст и стаж профессора. Вашего юного «однофамильца» Никандров признал знатоком. Стало быть, с этим лже-Федориным поработал кто-то. Может, Мамедов, а может, кто посолиднее. Так что…
— А если к Никандрову они пришли не первым заходом? — упорствовал Федорин. — Побывали у других ювелиров, узнали о Никандрове — и к нему. Тогда вся версия твоя, Анатолий…
— И вашу версию, и версию Зубцова проверять надо. Вроде бы и не из тучи гром, эхо минувших лет и дел, а вот, на тебе, докатилось.
«Эх, поручил бы ты мне это дело», — думал Зубцов и, пытаясь склонить чашу весов в свою пользу, сказал:
— И все-таки скорее всего действует группа. Кто-то в ней нацелен на фамильные ценности, знает людей, так или иначе связанных с сибирским золотопромышленником, в том числе и Никандрова. Не случайно к Никандрову отправился Мамедов с цепочкой. Она же разрублена, вот знаток и усомнился в ее подлинности. Никандров не просто опознал цепочку, но поставил Мамедова в трудное положение: потребовал от него явки на Петровку, и пришлось этим «кладоискателям» двинуться к старику ночью. Довольно рискованный визит. Ведь Никандров и сам мог отправиться к нам. Но они послали все-таки лже- Федорина. Горело что-то у них, не терпело отлагательств. Одним выстрелом хотели убить трех зайцев: реабилитировать Мамедова в глазах старика, отрезать ему пути к нам и получить какие-то дополнительные сведения. И ведь преуспели, достигли-таки своей цели.
— Похоже, — проворчал Орехов, снова пытаясь рассмотреть Краснокаменск на карте. — Не исключено, что они уже добрались и до Каширина. Тот, кто знает о Никандрове, может быть наслышан и о Каширине. В каком сибирском деле уважаемый профессор был главным лицом? А может быть, он по сей день главный?
За окном кабинета бесшумно скользили разорванные, мягкие облака. Где-то внизу фыркали автомобильные моторы.
— А мы не переоцениваем их осведомленность? — спросил Федорин. — Может быть, все-таки проще: эрудита со стажем там нет. Мамедов пришел к старику как к ювелиру, чтобы восстановить цепочку, а затем загнать ее втридорога иностранцу-коллекционеру. А Никандров сгоряча назвал того золотопромышленника, вспомнил о его кладе. Вот у Мамедова и разыгрался аппетит.
— Версия может быть парадоксальной, — прервал его Орехов. — Даже невероятной, но никогда — облегченной. — И, обращаясь к Зубцову, спросил: — Тебе, Анатолий Владимирович, эти кладоискатели никого не напоминают из старых знакомых?
— Я уже прикидывал. Пожалуй, никого, — ответил Зубцов, нахмурясь: нет, скорей всего операцию Орехов поручит Леше Коробову, а он, Зубцов, так и останется при бумагах. — Хотя, возможно, с этим эрудитом я и знаком косвенно, но просмотрел его на Петровке…
— Что же, искупай грехи, выводи его на чистую воду, да заодно проверь легенду об этом фамильном золоте. Где оно, сколько его там? Отчет об изъятых у преступников ценностях передай майору Сучкову. Немедля начинай операцию.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Анатолий Зубцов читал автобиографию Каширина и вспоминал, как в первом классе детдомовской школы старенькая учительница, Мария Александровна, дирижируя рукою, почти напевала на уроках чистописания:
— На-жим… Воло-сяная…
Уважаемый профессор оказался отличным каллиграфом и, конечно, слывет человеком строгих жизненных правил, крайне педантичным и аккуратным.
«Я, Каширин Вячеслав Иванович, родился 25 мая 1896 года в семье младшего конторщика на прииске Богоданном Таежинского уезда Краснокаменской губернии, ныне рабочий поселок Октябрьский Краснокаменской области. В семье, кроме меня, было пять братьев и три сестры. Попечительством владельца прииска К. Д. Бодылина закончил сначала коммерческое училище в Таежинске, а затем горнотехническое — в Екатеринбурге».
— Попечительством! — Анатолий перечитал это полузабытое слово. — Бодылина… Старуха Максимова называла Федорину — Борылина или Бутылина…
«С осени 1914 года я начал службу в должности горного техника на прииске Богоданном золотопромышленного товарищества «Бодылин и сыновья». Состоял в этой должности до осени 1920 года, когда предприятия и ценности товарищества были национализированы. После этого перешел на государственную службу в трест «Ярульзолото», откуда в 1922 г. откомандирован для продолжения образования в горную академию».
Дальше защита диссертаций. Вступление в начале войны в партию и в народное ополчение. Длинный перечень научных трудов. Заграничные маршруты по конференциям и конгрессам.
«А все началось с попечительства золотопромышленника Бодылина К. Д.». — Зубцов медленно закрыл картонную папку, стянул в узелок тесемки и, возвращая документы директору института, сказал удовлетворенно:
— Благодарю вас, вот и все.
— Надеюсь, рассеяли свои э-э… сомнения, что ли?
— А разве я высказывал вам нечто в этом смысле?
— О, нет! Разумеется, нет! Однако, согласитесь, сам ваш визит может быть истолкован… в определенном смысле.
— Решительно не согласен. И мне очень жаль, если вы истолковали именно так. Подозрение в подозрительности — тоже подозрительность.
— Вы полагаете? Хотя, пожалуй, вы и правы… — озадаченно проговорил директор и рассмеялся с облегчением. — А вы, майор, однако же, софист. Я уже, грешным делом, намерен был предостеречь вас, что мы знаем Вячеслава Ивановича как большого ученого, человека исключительной честности и никому не дадим его в обиду.
— Спасибо за такую готовность. Но именно потому, что Вячеслав Иванович — человек исключительной честности, не миновать, видно, украсть у него несколько часов отдыха в Сочи…
Записывая адрес Каширина, Зубцов невесело раздумывал о том, что в Сочи ему непременно надо вылететь сегодня вечером, а на вечер назначен поход с Ниной в Лужники на Киевский балет на льду. Нина с утра отправилась в парикмахерскую. Нет, пусть уж лучше Орехов объяснится за него с Ниной. Тем более,
