вариант за вариантом, контуры этого впервые творимого человеком по собственной воле мира. Трудно было и тем, кто в белых стерильных халатах сутками не отходил от микроскопов, колб и термостатов, снаряжая в путь первых жителей этого удивительного мира — послушные человеческой воле «дисциплинированные» бактерии.
В те дни подлинными героями и надеждой Обручевска стали химики — сотрудники комплексной группы профессора Константина Георгиевича Усова. Усов, сухонький, худощавый, не по годам подвижный старичок, сияя детски доверчивой улыбкой, не раз успокаивал Стогова:
— А вы, батенька мой Михаил Павлович, не тревожьте себя понапрасну мыслями о заселении будущих ваших владений. Прежде чем люди туда войдут, там мои бактерийки потрудятся, постараются.
Слово «бактерийки» Усов произносил как-то вкусно, нежно, по-детски округляя губы.
Обычно такие разговоры кончались неизменной просьбой Усова:
— Только вы уж, батенька Михаил Павлович, тоже постарайтесь. Скорее зажигайте ваше солнышко. Без солнышка, без тепла и света даже мои бактерийки не могут трудиться.
Но особенно нелегко пришлось тем совсем еще молодым едва ли знакомым с бритвой ребятам, что первыми шли на штурм подземелья. Человек давно уже стал повелителем легионов умных, послушных его воле машин. Но все же не машина, а человек вновь и вновь первым вступал в поединок со скупой на милости природой, человек должен был проторить путь машине.
А потом, спустя несколько месяцев после того, как были пройдены и обследованы все закоулки безымянной до того пещеры, получившей ныне имя пещеры Надежды, в кабинете Стогова собрались ведущие работники института. Над Обручевском стояло знойное июльское утро, предвещавшее обильный грозами день. Жаркие солнечные лучи через пластмассовые стены слепящим потоком заливали помещение. В их свете особенно мрачно, враждебно людям выглядели щелястые заплесневелые своды пещеры, чутко обрисованные лучом «всевидящего глаза» на большом настенном экране.
Не повышая голоса, Михаил Павлович спокойно приказал в микрофон кому-то невидимому:
— Давайте технику.
Минуло несколько минут, и наблюдатели увидели, как поплыли по экрану причудливые тени, очертаниями напоминающие гигантских черепах. То были специально для этой цели сконструированные в институте управляемые на расстоянии подземные танки. В их электронном мозгу был запечатлен лишь один приказ человека: сокрушить, сравнять все неровности, встреченные на пути, превратить пещеру в гигантский зал.
Для выполнения этой задачи подземные танки несли в своих башнях могучее оружие — мощные генераторы ультравысокой частоты.
На экране было видно, как головная черепаха вдруг остановилась, уперлась стальным лбом в возвышавшийся на пути каменный бугор. Глухо зарычав, машина отпрянула назад, и в ту же секунду из ее башни вырвался столб голубовато-желтого пламени. Еще несколько секунд и, победно урча, черепаха двинулась дальше по раскаленной магме, прессуя ее своей всесокрушающей стальной тушей.
Теперь экран являл собою картину, которая не родилась бы в представлении самого мрачного художника, решившего изобразить ад кромешный. Рычали, стонали, скрежетали зубцами гусениц стотонные черепахи, угрожающе покачивались их ребристые башни, то и дело взвивались сполохи ослепительного пламени, клубы пара и огненного дыма поднимались к сводам. Каменные громады в несколько секунд раскалялись до ярко-красного свечения, крошились, трескались, а потом вдруг вспыхивали, точно смоляные факелы и растекались под гусеницы машин пурпурными озерами кипящей магмы.
Страшным было это зрелище горящих и кипящих камней. Страшным и радостным: за ним стояло безмерное могущество свободного человека.
А потом уже другие подземные танки, поменьше первых, вооруженные контрольной электронно- оптической аппаратурой, прошли по следам черепах-огнеметов и не было на их пути ни единого каменного выступа, ни единой щелочки или кочки на каменном все еще раскаленном полу.
— Балетную студию открыть и то в пору, — удовлетворенно пошутил Стогов.
Так был сделан первый шаг к созданию полигона № 1 испытательной секции Сибирского комплексного института ядерных проблем.
А потом настал день, когда безотказные роботы собрали из солнцелитовых и стогниновых блоков цилиндрический корпус термоядерного реактора. И вот уже впрыснута в него строго отмеренная порция плазмы, подключен ток и задышало, зазмеилось стиснутое, туго спеленутое магнитными полями звездное пламя.
Еще мгновение, и рожденный энергией этого пламени ток побежал по тончайшим пластмассовым проводникам потолочных и настенных зеркал, сделанных из особых материалов — фатонитов, преобразующих электрическую энергию в тепловую и световую, и вечный июльский полдень воцарился в царстве вечной ночи.
Вот тогда и настал черед для трудяг — «бактериек» профессора Усова. Легионы их заботливо и бережно рассеяли по всей пещере специальные летающие роботы. И под лучами Земного Солнца, более жаркого, чем даже естественное экваториальное, «бактерийки» явили людям еще одно чудо. Менее чем за месяц они превратили заасфальтированный остывшей магмой пол пещеры в обильную питательными веществами почву, годную для возделывания любых растений, разрыхлили камень, сделав его сыпучим грунтом.
— Ну, а дальше уже пришла пора и для агробиологов, — рассказывал Грибанов. — Они имели в своем распоряжении все требуемые компоненты: отличную почву, свет и тепло в практически неограниченных количествах. При зарождении растительности на Земле столь идеальных условий не было. Ведь мы, могли создать на любом участке любой желаемый микроклимат. Конечно, все это пришло не сразу. — Профессор умолк, охваченный новыми воспоминаниями, но закончил коротко, опуская детали и подробности:
— У нас одних только лабораторных журналов за эти месяцы тома накопились. Ведь нужно было конструктивно, инженерно решить и проблемы отвода излишней тепловой и световой энергии, и вопросы газоснабжения. Мы же создали особый воздух с иными, чем в природе, концентрациями нужных для растений газов. Нужно было установить оптимальный световой и тепловой режим для каждого растительного вида.
Трудностей было много. И все это в условиях, когда шли непрерывные испытания самой конструкции реактора и борьба со строптивостью плазмы.
Грибанов вновь сделал паузу и закончил тоном рапорта:
— И однако же многие из этих вопросов мы решили. Не окончательно, конечно. Ведь человек впервые занимается природоводчеством, — это, кстати, любимое выражение Михаила Павловича. Тут для совершенствования нет предела. Но все же свой мир мы уже создали немалый. Начали с пещеры площадью в пятьсот гектаров. А сейчас уже имеем десять тысяч гектаров подземных лесов и плантаций, плюс сотни километров «темных», как мы их называем, галерей типа той, по которой мы добирались сюда. Так что нашим «черепахам» за это время потрудиться пришлось немало.
— И что же, все это только ради сосен, пальм и цветов? — с легким разочарованием спросил Лобов.
Уловив эту нотку, Грибанов усмехнулся:
— Ох, и быстры же вы, Алексей Петрович, на выводы. Нет, конечно. Вы же знаете, в Центральном Комитете академику Булавину сказали: «Отогрейте вашим Солнцем, хотя бы один квадратный метр почвы, вырастите хотя бы один колос». Отогрели не метр, а тысячи гектаров. Вырастили не один колос, а десятки тысяч центнеров пшеницы.
— Ну, уж это у вас, что-то очень быстро, — засмеялся Ларин.
— Отчего же быстро, — спокойно отпарировал Грибанов. — В наших условиях вегетационный период для пшеницы длится дней двадцать пять — тридцать. И урожай она дает центнеров пятьдесят с гектара. Что же еще? Виноград у нас созревает за сорок дней, арбузы и картофель — за месяц, огурцы и помидоры — за две недели.
А сейчас Михаил Павлович и профессор Рощин — это наш главный биолог — решили активизировать влияние радиации и других факторов. Тогда и эти результаты будут превзойдены раза в два-три. И с животными начнем эксперименты. Есть надежда, что выведем коров с надоями тысячи в две литров в
