— Иван Александрович Гончаров.
— Это абонент? — с жадностью спросил я. Бес предовольно хихикнул.
— Это, Пашенька, автор романа в четырех частях «Обломов».
Мне ничего не оставалось, как мужественно снести этот щелчок по носу. Мистификатор же, всласть порадовавшись собственному успеху (то, как он исполнил «лунную походку» на задних лапах с завершающим приложением передней к промежности и упругим толчком бедрами — «Bay, детка!» — нужно было видеть), набрался серьезности и продолжал: — То есть мы минимум четырежды номерок этот набирали. С приличными промежутками. И всякий раз обламывались. Автоответчик. Ну, Овланчик еще разок напрягся, прокачал телефон по адресу. Оказалось, комната в такой халупе, что мама дорогая. Жилец нынче на госсодержании. Еще три с половиной года осталось у кума рукавицы шить. А…
— Слежку пока не организовывали.
— Где мои шмотки? — сказал я, быстро собирая со стола грязную посуду и швыряя в мойку. До меня запоздало дошло, что Стукоток, этот загадочный тип, о коем известно лишь то, что он безусловно и крайне опасен, гостит сейчас у Лады и Лели. Оставалось уповать на «императивное человеческое доверие к излечившим тебя врачам», о котором когда-то толковал мне Сын Неба и которое, хочется верить, присуще даже чернокнижникам. Да еще, может быть, на разбитость Стукотка после боксерского матча, организованного для него покойным Жухраем. Ну и, как на слабейший по части критики вариант, на его джентльменскую порядочность. «Почему настоящих джентльменов становится меньше с каждым годом? — Потому что джентльмену трудно ударить леди палкой». Хм. Надеюсь, это действительно так… Впрочем, надежды надеждами, но, имея по курсу местность, где сами черти многажды сламывали ноги, на Бога рассчитывай, однако и соломки прихвати.
Да уж, кровища после «операции» Кракена из меня хлестала, будто из зарезанной свиньи. С таким трудом подобранная одежда пришла в полную и окончательную негодность. Она комом была всунута под ванну, и даже прикасаться к этому заскорузлому, словно бы ржавому тюку не хотелось совершенно. Я взялся за убеевский гардероб.
Железный Хромец известный модник, сложение у нас приблизительно одинаковое, и скоро я был обряжен вполне сносно.
Жерар следовал за мной подобно тени, безмолвный и явственно мучимый желанием что-то сказать. По мере сил закрывал дверцы распахнутых мною шифоньеров, задвигал ящики комодов. И вот, когда я взялся-таки перетряхивать испачканный спортивный костюм в поисках ключей от квартиры девчонок, он впервые раскрыл пасть:
— Куда это ты собрался, позволь полюбопытствовать?
— Догадайся с трех попыток.
Бес вкрадчиво заметил, что, как мы выяснили получасом ранее, у нас здесь не викторина. Однако пусть будет так. Значит, три попытки… Хотя для того, кто знает меня, как знает он, вполне достаточно двух. Причем это будут даже не попытки, а готовые решения. И, с огорчением констатировал Жерар, от каждого мощно веет кое-чьей поспешностью. Необдуманностью. А необдуманные действия, как правило, грозят обернуться катастрофой.
Так, к примеру, мое появление в «Серендибе» тотчас вызовет у Сулеймана ряд вопросов. Вразумительных ответов на них у меня либо не найдется, либо найдутся, но такие, что заставят всерьез подумать о целесообразности дальнейшего существования их носителя. «То есть тебя, Пашенька!» — скорбно уточнил бес. Ведь бей Сулейман Куман эль Бахлы ибн Маймун и прочая и прочая, как уроженец Древнего Востока, с эманациями предтеч впитавший привычку остерегаться изощренного коварства окружающих, менее всего склонен к слепой доверчивости. И в первую очередь он конечно же подумает о двурушничестве и предательстве. А как иначе? Все вокруг рушится, гибнут фигуры, могущие считаться центральными, совершенно внезапно возникают и исчезают подозрительные субъекты, ведающие о неслыханном и делающие невиданное… А наш скромный Павлин-мавлин — заметим, далеко не гений выживания в экстремальных условиях! — выходит из любых передряг целехоньким. Кто-то его явно оберегает. И если этот загадочный ангел-хранитель не Сул (а это не Сул: иначе зачем бы ему сохранять инкогнито), то напрашивается вывод, что он из противного лагеря. Измена, пусть косвенно, подтверждается. Ну, так взять и удавить предателя струной! В крайнем случае сгноить ему язык и зарастить кожей ушные отверстия, как уже делалось однажды.
— Ну и, само собой…— проговорил он нараспев, — Само собой, еще более опрометчивым представляется решение отправиться к милым твоему сердцу сестрицам Ладе и Леле.
— Это почему? — спросил я, позвякивая обнаруженными наконец-то ключами.
— Это потому, чувачок, — пролаял Жерар нравоучительно, — что ты взял у них одну очень редкую и дорогую вещицу. Я бы даже сказал — сакрального значения предмет. И проделал это без спроса. За подобные выходки язычники (а как еще назовешь последовательниц культа Макоши?) казнят иноверцев с особой изобретательностью. Вспоминая специализацию отроковиц, боязно даже представить, что они способны проделать с кощунником…
Я снова схватил одежный ком. Пусто, конечно.
— Ты рылся в моих вещах! Где зеркало, скотина? Он обиженно засопел.
— Больно нужны твои кальсоны… Оно само вывалилось. Я уже потом его обнаружил.
— Заглянул? — Я иронически прищурился.
— Предположим. А в чем, собственно, дело?!
Судя по атакующей тональности, в которой прозвучала последняя фраза, карманное зерцало действовало. Точно так же, как подловившее меня настенное. И беса тоже угораздило нарваться на его предательски затягивающее волшебство.
— И как? — безжалостно продолжал я допрос.
— Какой кверху, — буркнул Жерар.
— Колоссально! — воскликнул я. — Могу представить… Бес, скалясь, вскинулся, но я, хохоча, замахал руками:
— Нет, нет, умоляю, не продолжай! Довольно подробностей. Это твое, только твое дело. Интимное.
— Заткнись, а? — со страданием взмолился он, и я заткнулся. Через минуту Жерар тявкнул: — Оно там, в спальне. За комод втиснуто. Я его на всякий случай в платок завернул, — добавил он тихо.
— Правильно сделал, — сказал я, — напарник.
Когда я вернулся, пряча злосчастное зерцало во внутренний карман светлого и легкого убеевского пиджака, Жерар стоял на пороге прихожей с самым решительным видом. Шерсть на загривке топорщилась.
— Не пущу! — прорычал он. — Нравится тебе это или нет, но я считаю тебя своим другом. И пропадать за каких-то там…— Он проглотил готовое вырваться словечко. — Не позволю!
— С дороги, зверь, — сказал я хмуро. — Я тоже к тебе привязался. Поэтому прошу как друга. Не заставляй меня поступать подло.
Он в отчаянии заскулил. Я ждал.
— Пашенька, ну давай хотя бы дождемся старичка! С ним будет надежней. Он пистолет возьмет. А то этот твой Стукоток…
Я отогнул лацкан и ткнул пальцем в одну из множества надписей на футболке. Угловатые буковки предлагали: «Kiss my ass!»
— Ну и грубо, — сказал Жерар.
— Да пойми ты, — сказал я. — Девчонки мне повергли, выручили, а я такую свинью им подложил. Вепря, блин, дикого. Секача. Ну же, дружище, уйди…
Он зло гавкнул по-собачьи, а потом развернулся и побежал к выходу, бурча под нос, что свяжешься с дурачком — Рагнарёк, пиши пропало. Сам рехнешься. В кратчайшие сроки.
Услышав, как бес употребляет эпический древнеисландский термин в роли ругательства, я поинтересовался, не случалось ли ему бывать на сафари в палеоцене. Он с горестным вздохом покрутил лапкой у виска и выскочил за дверь.
Они нас поджидали на лестничной площадке.
— Салям алейкум, дорогие!
