управлять ходом истории.
Жерар был прав, предполагая, что «мудрецы» сделали ставку на продвижение в широкие слои человечества компьютерных технологий. Но не только. Почти за двадцать лет до «черного понедельника» КГБ каким-то сверхъестественным нюхом почуял, какая страшная угроза таится во взрывном развитии кибернетики, генетики и психологии. Однако разгром «лженаук» в СССР лишь незначительно отодвинул время заглатывания человечеством привлекательной наживки. Расцвет рекламы (как формы управления массовым сознанием) и падение социалистического блока (последнего оплота нерекламной цивилизации) — вот что стало последними гвоздями в крышку гроба, куда кракены положили труп человеческой автономии.
— Ну и на хрена ты нам это рассказываешь? — спросил я грубо. — В предательницы подалась?
Жерар одобрительно гавкнул, Сул кивнул, а Максик чего-то промямлил о чувстве такта.
— Дело в том, что у нас, — Аннушка выделила окончание фразы интонацией и паузой, — у нас в последние годы кое-что изменилось. Здравомыслие возобладало. Идея превращения человечества в скопище марионеток была признана порочной. Сейчас другое направление разрабатывается.
— А как же Арест? — язвительно справился я.
— Ультрапрогрессист, — парировала Аннушка. — Вроде вашего Че Гевары. Революционер-одиночка. У него даже команда-то была из клонов. Заметили, нет? Собственно, за ним я здесь и охотилась. А «КОРОНА» по договору предоставила мне прикрытие.
— Охотилась? — переспросил я. — Приколись, Жерар!
Бес не без иронии взвизгнул. Я сделал задумчивое лицо и проговорил:
— Любопытно, кто тогда меня усыпил, чтобы передать ему в лапы? Может быть…— я вновь переглянулся с бесом, — может быть, замаскированный Пушкин Александр Сергеевич? Страстный был любитель выполнять за других разные шалости.
Бес опять взвизгнул. Язык у него чесался, думаю, чудовищно!
Аннушка вместо ответа с грустной улыбкой развела руками.
— Мальчик мой! — вступился вдруг за нее Сул. — Бывают ситуации, когда ради успеха большого сражения приходится жертвовать тысячами жизней.
Жерар звонко тявкнул, напоминая, что он давным-давно меня предупреждал: Сулейман — из этих, из полководцев Жуковых. Которым только дай повод — родной матерью пожертвуют. Может, поэтому наш ифрит сирота?
— Ну да, — сказал я с горечью и крепко пожал бесу лапу, — для вас-то жертвовать людьми — привычное дело,
— Пашка, ты несправедлив к Сулейману Маймуновичу, — вдруг закудахтал Максик. Ему давно не терпелось как-нибудь осадить меня. Дождался наконец, — Изволь сейчас же извиниться!
— А пошел ты в задницу, холуй! — ласково пожелал я ему.
Роняя стулья, Максик двинулся на меня. Он горячо возмущался и грозил пальчиком. Я презрительно скривил губы, ожидая, когда он приблизится. А дождавшись, с огромным удовольствием дал ему в ухо. И быстро — в другое.
Сул с удивительной для его комплекции прытью бросился меня оттаскивать. Физически. Колдовать при Аннушке было ему не с руки.
Максик визжал и размахивал ручонками. По-моему, он всерьез намеревался заняться мщением. Что делает с самцами инстинкт продолжения рода! Никакого чувства самосохранения — одно желание повыгодней представить себя перед возлюбленной. Я сумел приголубить его еще разочек.
Потом нас растащили, и начался вечер вопросов и ответов. Но я в нем участия уже не принимал. Меня вместе с бесом отправили в «темную». В крошечную каморку, где стоял диванчик для дневного сна нашего шефа.
Подслушивать я счел ниже своего достоинства. Лежал и думал, что вот теперь-то уж я точно уволюсь. Или хотя бы потребую отпуска. В крайнем случае премии.
А в кабинете обсуждали какую-то муть. Рабочие моменты какие-то. Как теперь быть с очень уважаемыми клиентами, нанявшими «Серендиб» для расследования деятельности «СофКома»? Дезу им всучить или неустойку выплатить? Если дезу, то кто ее будет стряпать? Отечественная контрразведка, кракены или Сулейманова рать? А если неустойку, то кто будет платить? И прочее и прочее. В общем, как презрительно выразился бес, который немножко послушал под дверью, «сорок бочек арестантов, сорок кадушек соленых лягушек да пятьдесят поросят — только хвостики висят».
Потом я задремал.
— Выходи, Аника-воин, — сказал шеф. — Ты, «забавный и умный песик», тоже.
Мы вышли.
— Ну, теперь-то сюрпризы кончились? — устало спросил я, озираясь. В кабинете остался один Сулейман.
— Зачем кончились? — бодро воскликнул он. — Найдется еще кое-что. Будешь в полном восторге, клянусь! Плясать будешь от радости!
Да уж оно конечно! Спляшу. Трепака. Я страдальчески закатил глаза:
— Что еще?
— Перво-наперво, — продолжал грохотать Сул, — имею удовольствие познакомить тебя с твоим настоящим отцом. — Он щелкнул пальцами. Послышался звук открывающейся двери. — Обернись же, счастливец!
Я обернулся, исполненный дрожи волнения. Возле двери, на широко расставленных суставчатых ногах, покачивался «паучок Ананси».
При свете дня он выглядел скорей странно, чем жутко. Куда-то улетучилась его пугающая аура, прежде действовавшая на меня подобно удару дубиной. Багровые глазки, где раньше полыхало яростное стремление сокрушать, были прикрыты мутной пленкой. Страшные крючья поджаты.
И это — мой настоящий отец? Я пробормотал под нос: «Бычьи какие-то приколы» — и перевел тревожный взгляд на Сулейман а. Не рехнулся ли шеф?
— Хотя…— пафосным тоном ведущего шоу «Нежданная встреча» возвестил Сулейман, — значительно лучше он известен тебе в другой ипостаси. — Шеф поощрительно кивнул чудовищу, и оно, простучав конечностями, будто кастаньетами, моментально исчезло за дверью.
Спустя минуту-другую в кабинет вошел, небрежно повязывая вкруг атлетической шеи пестрый платок, улыбающийся и молодцеватый более, чем всегда, лейтенант Стукоток. Новенький блейзер, просторные белые брюки, рубашка, плетеные штиблеты — все сидело на нем идеально и выдавало большого модника, имеющего средства. Шрамы на лице, оставшиеся после укрощения Карлика Носа и пережившие даже транспозицию с превращением в трилобита Ананси и обратно, только подчеркивали его мужественность. Ушки-лопушки, как всегда, задорно торчали.
— Ну, здравствуй, сын! — проговорил он и сделал верхней губой короткое вертикальное движение, словно бы давя между нею и десной крошечный слюнный пузырек.
Совсем так, как делаю иногда я. Да и морда у него, если быть до конца объективным, обнаруживала что-то этакое… знакомое…
Я мало-помалу начал приходить в себя.
— Напарник, не находишь, что гражданин чересчур молод для моего отца? — обратился я к Жерару и демонстративно сунул руки в карманы. Этот красавец когда-то бесчестно поступил с моей матушкой. Потом болтался где-то двадцать лет. Потом успел крепко запудрить мозги уже мне. А сейчас ждет, что я разрыдаюсь от радости? У него что, особо острая форма оптимизма, усугубленного слабоумием?
Новоявленный родитель продолжал демонстрировать белизну зубов.
— Я, конечно, не дамочка, чтобы радоваться подобным комплиментам, но все-таки спасибо. — Он шагнул ко мне, раскрывая объятия. Стало заметно, что одна рука все-таки плоховато слушается. Здорово же его приголубил покойничек Жухрай!
— Поздравляю с замечательной наследственностью, чувачок, — запоздало тявкнул Жерар. — У папочки-то твоего — ни одной морщинки.
— Ага, — сказал я, отстраняясь от Стукотка. — Но знаешь, больше всего мне нравятся крючья на ногах. А еще, конечно, количество и цвет глаз.
