Тем временем мисс Голдэнтач уже исчезла. Из дыры торчал значительно менее привлекательный зад Декстера. Фишер, заранее готовясь к страданиям (покусанная терьером рука болела всё сильнее, а двигаться придётся, опираясь на неё), принял четвероногую позу.
…Темень в дыре стояла могильная. Пока Марк вытаскивал телефон, чтоб хоть не-много осветить путь, Декс успел куда-то уползти.
— Декстер! Сильвия! — окликнул Марк. — Вы где?
— Здесь. Пошевеливайтесь, Фишер, — отозвалась мисс Голдэнтач. Голос её был глух, будто шёл из-за толстенной стены.
Марк энергично заработал коленями и здоровой рукой. Однако сколько он ни торопился, догнать Декса и Сильвию не сумел. Зато добрался до развилки. Тесная нора, выйдя в подвал, заканчивалась пыльным бункером полтора на полтора метра. Из бункера начинались два новых хода. Один — бетонный, широкий и высокий, вёл в прежнем направлении. Второй, узкий и низенький, с побеленными дощатыми стенами, уходил налево. Кажется, там находился соседний с клубом «Точка» театр. Следы на пыльном полу вели в оба прохода.
Совершенно невозможно было представить, кому и для чего понадобилось строить эти катакомбы под развлекательным заведением. Наверное, подумал Фишер, в них скрывались от сталинских палачей актёры- диссиденты. А возможно, когда-нибудь здесь отсиживался сам Рудольф Нуриев, прячась от гомофобов из КГБ.
— Сильвия! — снова заорал Марк. — Ну подождите же меня!
— Ждать не будем. Догоняйте! — послышалось из белёного лаза.
Во всяком случае, так показалось Фишеру. И это было хорошо, потому что во втором отверстии, прямо возле входа он разглядел кучу какого-то мерзкого тряпья. Нетрудно было представить, что там гнездились чумные крысы, ядовитые пауки, тифозные вши и про-чая смертоносная фауна. Причитая (сбитые колени болели, ныла покусанная рука), Марк, пополз налево.
Он полз и полз, ход всё не кончался и не кончался, а Сильвия и Декстер всё не появлялись и не появлялись. Носовой платок насквозь пропитался кровью, к нему липла пыль и прочий сор. Его давно нужно было выбросить, но выбрасывать было нельзя — ведь тогда вся грязь попала бы в рану. Марк вспомнил, что в детстве среди его приятелей ходило поверье, будто паутина способна остановить любую кровь и чуть ли не заживить отрубленную конечность. Паутины вокруг было предостаточно, однако решиться на медицинские эксперименты Фишер так и не смог.
Наконец впереди появился свет. Свет был тусклый и красноватый, будто в фотолаборатории.
Марк облегчённо вздохнул, ещё несколько раз переставил руки и ноги — и оказался под основательным двухтумбовым столом. Стол стоял в странном помещении.
Комната напоминала театральную грим-уборную. В ней имелись вешалки с одеждой тёмных тонов, разрисованная абстрактными каракулями ширма, гримёрный столик под трёхстворчатым зеркалом и вращающийся стул с низенькой спинкой. А ещё — вертикаль-но установленный открытый гроб. Грубо сколоченный, обитый по краю чёрной муаровой лентой. Гроб был сильно не нов, доски кое-где прогнили почти насквозь, лента местами порвалась.
В домовине стоял бородатый длинноволосый мужчина. С гитарой. Голый и очень худой. На коричневом как у мумии теле виднелись следы многочисленных татуировок. Нижняя пара рёбер, прорвав кожу, торчала наружу.
Глаза мертвеца были открыты и смотрели на Марка.
Пахло ладаном и увядшими цветами.
— Заходи, — хрипло сказал гитарист, — раз пришёл. Выпьем.
Марку в живот будто высыпали пятифунтовый мешок колотого льда.
— Я не… — залепетал он и попытался ногой нащупать устье лаза. — Не хотел к вам…
— Херня, — прохрипел обитатель гроба. — Люблю гостей. Даже незваных. Потому что званые. Что-то не ходят. Тебе помочь?
Марк в панике обернулся. Стена стала сплошной. Путь для отступления исчез, как не бывало. Тогда он сказал:
— Я сам.
Мертвец одобрительно кивнул и вышагнул из своей обители. Движения у него были подчёркнуто выверенные — как у человека поддатого, но желающего казаться трезвым. Положив гитару на стол, под которым прятался Марк, хозяин прошествовал к гримёрному столику и достал из выдвижного ящика литровую бутылку «Посольской».
Они пили водку из гранёных стаканов. Марк закусывал луковицей, а Годов ничем не закусывал. Ему это было не нужно. А нужно ему было поговорить.
— …Ошибался твой отец, — рубил фразы восставший из могилы музыкант. — Ну какой я. На хрен. Антисемит? Вы, евреи. Вообще любите. Придумывать небылицы. Про русских. И я знаю. Почему так.
— Почему? — агрессивно спросил Марк.
— Потому что. Ревнуете нас. К Богу ревнуете. Ведь русские. Богоизбранный народ. Как и вы. И такой же, как вы. Ненавидимый в мире. А вам это. Не по душе. Вам хочется. Чтобы Он. Только вас любил. И бахвалиться хочется. Только своими. Страданиями.
— Но ведь и вы такие же! — Марк грохнул стаканом по столу. От обилия выпитого язык у него путался, и предложения получались почти столь же короткие, как у Годова. — Вечно у вас… во всём евреи виноваты! То воду у вас… в кранах выпиваем… то мацу… на крови младенцев… зам… замешиваем!
— Согласен. Мы тоже. Вас ревнуем. К Нему. Вот потому-то. Мы с вами. И будем всегда. Вместе. И всегда. В контрах. До самого. Страшного Суда. Где только русские. С ев-реями. И предстанут в белых. Одеждах.
— Не верю я в Страшный Суд. И в жизнь после смерти… не верю, — сказал Марк и осёкся. Доказательство загробного существования сидело рядом с ним. Фишер поспешил перевести разговор на другую тему: — Ну а как всё-таки полу… получилось… что ты вернулся?
— Как — тебе рано знать. Это знание. Не для живых. А для чего, скажу. Потому что. Прогадили русский рок. На бабло променяли. Упыри. И возрождать некому. Одни пидарасы кругом. Так я займусь. Вобью им. Рок-н-ролл. В самое сердце. Как кол осиновый.
— Рок-н-кол! — воскликнул Марк. — За это стоит выпить!
Годов согласно тряхнул патлами и точными движениями разлил остатки водки. Лук тоже закончился, и Марку пришлось воспользоваться самым нелепым, самым посконным русским средством. Занюхать водку рукавом. Средство оказалось на удивление действенным. И тут зазвонил его мобильник.
Марк взял дребезжащий аппарат в правую руку (рана была продезинфицирована всё той же водкой и забинтована) и уставился на экран. Изображение плыло, он с трудом различил имя вызывающего абонента. Это была мисс Голдэнтач.
— Где вас носит, Фишер? — холодно спросила она.
— Нигде не носит. Я тут с Игорёхой… С Годовым бухаю! — гордо сообщил Марк. — С легендой русского… панк… рока!
— Что?
Марк сообразил, что говорил по-русски. Пришлось повторить.
— Немедленно прекращайте это безобразие и выходите! Мы у входа в клуб.
— А ну… нудиста поймали?
— Нет. Пошевеливайтесь, Фишер. Такси ждёт.
— Оки, — сказал Марк. — Скоро буду.
— Баба? — спросил Годов. — Твоя?
— Ну… типа того… — уклончиво пробормотал Марк. Признаваться, что Сильвия его начальница, не хотелось.
— Ладно. Иди, — разрешил Годов. — Мне тоже. Пора отдохнуть. Жизнь, сука. Тяжёлая ноша. Для покойника.
Он встал и пошагал сначала к столу, где взял гитару, а потом к гробу.
Дверь обнаружилась за ширмой. Не та крысиная нора, что привела его в гримёрку Годова, а
