чтобы проводить розыскные мероприятия, не натыкаясь на столы, вполне хватало.
Я осмотрелся получше. Ничего опасного или любопытного не заметил, зато увидел неподалёку вешалку с синими и серыми халатами. Выбрав один поновее, принарядился в него и двинулся обследовать мебель. Моей задачей было отыскать некую старинную пап-ку из розового картона с коричневым дерматиновым корешком, потрёпанными завязками и трафаретной надписью: «Черт. 1060.1230.01 — 1060.1230.25». Папка должна быть до-вольно толстой и тяжёлой. Других сведений не имелось.
К счастью, абсолютное большинство столов и тумбочек не имели замков, поэтому с ними я управился за какие-нибудь десять минут. Папки не было. Со шкафами пришлось повозиться дольше. Они были буквально под завязку забиты техническими справочниками, чертёжными атласами, проспектами фирм, производящих механическое оборудование, и прочей документацией. Стоило открыть дверцы, стопки бумаги с победоносным шуршанием устремлялись на волю, грозя погрести меня, как снежная лавина — неосторожного лыжника. Я тихонько рычал, перебирал весь этот печатный хлам, аккуратно запихивал назад и двигался к следующему шкафу.
Потеряв около получаса времени и перепачкавшись в пыли, выяснил, что вожделен-ной папки нет и там.
Для поисков оставалось ещё одно место. Кабинет большого босса. К моей огромной досаде, расположен он был этажом выше. Чтоб попасть туда, предстояло проникнуть в коридор, а самое неприятное — миновать охранника. Конечно, можно воспользоваться радикальным способом и сигануть напрямую через потолок. Но здешнее помещение было высотой метра четыре, и даже со шкафа допрыгнуть до потолка представлялось задачей сложнейшей. Я решил оставить попытку на крайний случай.
Но в любом случае, сперва надлежало предупредить коллег, чтоб были готовы вызволять меня, если дело пойдёт наперекосяк. О том, что план отвлечения охраны и экстренной эвакуации существует, я знал точно. Но мне очень не хотелось, чтоб он был пущен в ход. Потому что шеф мой, Сулейман Маймунович, — личность склонная к жёстким, а подчас жестоким методам решения проблем. С охранником могут поступить очень не-ласково.
Телефон здесь, слава богу, имелся. Я позвонил сидящей на связи девочке Зарине и сказал:
— В проектном пусто. Иду наверх.
— О’кей. Чмоки, Пашенька, — промурлыкала она.
— Чмоки, киса, — бесстрастно ответствовал я.
Халат пришлось сбросить. Одежду не протащишь сквозь преграду, как вообще любые чужеродные объекты, находящиеся на теле комбинатора или внутри него. Обычно это доставляет массу неудобств, но иногда очень и очень полезно. Болезнетворные микробы во время транспозиции дохнут, паразиты выводятся, а однажды мне даже удалось изба-виться от имплантанта, вживлённого в черепушку нехорошими людьми.
Но чудо-медаль имеет и обратную сторону. Когда у меня от старости или неправильного питания испортятся зубы, придётся обходиться без протезов.
Или без транспозиций.
В коридоре было пусто и прохладно, по ногам тянуло сквозняком. Со стороны фойе доносилась приглушенная скороговорка футбольного комментатора. Я прокрался вдоль стенки до поворота и осторожно выглянул из-за угла. Пост охраны находился поблизости от входа. От моего наблюдательного пункта до него было метров десять. Дверца стеклянной будки была открыта нараспашку, сам вахтёр — грузный мужик в камуфляже — сидел ко мне спиной. Повыше его лысины виднелись отключенные мониторы наблюдения. Панель сигнализации на левой стенке была так же обесточена, там не светился ни один огонёк. Зато переносной телевизор полыхал жирным глянцем и неестественными красками. В матче наступил перерыв, и власть над телевизионным эфиром захватила реклама.
Возле ног безответственного сторожа-болельщика валялась пустая полутора литровая бутылка из-под пива. Вторая, ополовиненная, возвышалась на столике рядом с телевизором. Подножие этого современного мини-храма, посвящённого старине Бахусу, было за-сыпано подношениями в виде сухариков и обёрток от вяленых морепродуктов. На боку бутылки имелось изображение самого божества пьяниц: бородатый мужик цыганистого вида вздымал огромную кружку и хитро щурился. Видимо, прикидывал в уме, сколько человечков за сегодняшний вечер нырнёт в эту ёмкость с головой.
Судя по расслабленной позе, охранник уже вдоволь наплавался среди янтарно-пенных волн и теперь дремал. Тревожить его покой было безнравственно, поэтому я про-шмыгнул к лестничной площадке тихо как мышь. Конечно, для полного соответствия метафоры с жизнью, мне следовало превратиться в пасюка соответствующих размеров (тем более что возможности для трансформации ещё оставались), но я решил не испытывать судьбу. Если охранник случайно оглянется и приметит гигантского грызуна, то без промедления начнёт палить из табельного оружия. Даже спросонок.
А голого мальчонку, небось, пожалеет.
На счастье обеих сторон, появление в фойе восьмизарядного изобретения товарища Макарова так и осталось в области вероятных событий. Охранник продолжил клевать но-сом, а я уже через пару секунд скрылся из зоны его видимости и, что было духу, помчался по вытертой ковровой дорожке на второй этаж.
Приёмная директора ГЛОКа нашлась быстро. Дверь здесь стояла попрочнее, чем в проектном отделе. Стальная, с модным напылением под гранит и двумя замками — кодовым электронным и «позолоченным» английским. Ломиться сквозь металл наш брат комбинатор может только по двум причинам. От непомерного избытка здоровья или от ката-строфического недостатка ума. На здоровье не жалуюсь, но и с головой стараюсь водить крепкую дружбу. Поэтому я сделал шаг в сторону от двери, а уж только потом — вперёд.
Стена оказалась дерьмовенькой. Не в том смысле, что из сушёного навоза, но вроде того. Гипсокартон. При достаточной решимости и хорошем разбеге сквозь неё запросто прошёл бы кто угодно. Разве что пылью припорошился бы.
Кабинет глоковского босса мог служить эталонной иллюстрацией для журнала «Таджикский евродизайн». Если, конечно, такой журнал существует. Подпись гласила бы: «Офис некрупного, но солидного и знающего себе цену руководителя». Меня, впрочем, мало беспокоили проблемы со вкусом и финансами у человека, которого я в жизни не встречал. И даст бог, никогда не встречу. Мне была нужно только папка, которой владел этот дядя.
Шарить по ящикам не пришлось. Папка лежала прямо на директорском столе. Имен-но такая, как описывал шеф. Объёмистая, из розоватого картона с коричневым дерматиновым корешком, протёршимся на сгибах до нитяной основы. И завязки были потрёпаны, и трафаретная надпись присутствовала. «Черт. 1060.1230.01 — 1060.1230.25». Когда я от-крыл папку, то понял, что «черт.» в данном случае — это не пособник Люцифера, а сокращение от «чертежи».
Чертежи, двадцать четыре выполненных тушью листа (каждый аккуратно сложен гармошкой вчетверо, после чего ещё пополам), были такие же старые, как их картонное вместилище. Основой для рисунка служила прочная голубоватая калька. Структура кальки, как на ощупь, так и на просвет напоминала вощёный шёлк. Или это и был вощёный шёлк? Чертёжи можно было заключать в рамки под стекло, и любоваться ими как произведениями искусства. Рисовал их человек, определённо не лишённый чувства прекрасного, — и, кроме того, обладающий идеально твёрдой рукой. Сейчас так не умеют, но когда-то по- другому просто не делали. Если вы видели чертежи кораблей и самолётов, созданные в глухую докомпьютерную эпоху, где-нибудь в начале XX века, то поймёте меня без труда.
Тут был не корабль и не самолёт. Я худо разбираюсь в технике, особенно когда она всего лишь набор линий, размеров и непонятных надписей, но мне показалось, что это были части механического насекомого.
«Бедная моя голова!» — подумал я, раскладывая первый лист на полу.
Для жалости к себе имелись серьёзные основания. Мне предстояло ни много, ни мало, запомнить все изображения. До последней чёрточки, до последнего штришка и буковки. Невозможно? Бросьте, возможно и не такое. Для выведения памяти на уровень биологического фотоаппарата существует старинная и надёжная методика «мемориального транса». Я ею владею в совершенстве, но милый боженька! — какие жуткие мигрени терзают меня после подобных фокусов…
