Бостона, чтобы встречаться с однокашниками. Я хочу на звезд поглазеть! Где этот Джеки Робинсон?
И они отправились на поиски знаменитостей.
— Я у всех взяла автографы.
— Нет, Банни, не может быть! Какое мещанство! — упрекнул Уоррен.
— А мне показалось, они так не считают. Али мне даже написал стихи на салфетке.
После торжества Барни организовал у себя дома вечеринку с шампанским и деликатесами для узкого круга («семейной сборной», как он выразился).
— Барни, послушай-ка, — сказала Лора, уже слегка захмелев, — между нами, кто из тех, у кого ты брал интервью для книги, на тебя произвел самое сильное впечатление?
— Честно говоря, не знаю, — ответил еще более хмельной Барни. — Но я тебе скажу одну вещь. Если бы мне поставили условие: выбирай одного человека на всей земле и иди с ним ужинать… — Он выдержал паузу. — Я бы выбрал Эмили.
Все дружно захлопали.
— Так когда свадьба, Барн? — спросила Банни.
В голове у Барни уже шумело настолько, что он не сразу нашелся что ответить. Инициативу взяла в свои руки Эмили.
— Банни, ты первая узнаешь, — пообещала она с напускной веселостью.
— Нет-нет, — возмутился Барни. — Первым узнаю я!
В начале одиннадцатого Лора стала собираться.
— Терпеть не могу разбивать компанию, но мне надо успеть на последний рейс в Бостон.
Беннет тоже встал.
— По-моему, одному юному хирургу тоже пора. Лора, могу я тебя подвезти? Аэропорт мне по дороге.
— Отлично, Бен! Заодно расскажешь, кого и как резал в последнее время.
Они по очереди распрощались с присутствующими. Дойдя до Барни, Лора шепнула:
— Эмили потрясающая! Смотри не упусти!
— Не упущу, — шепнул он в ответ.
Он проводил Лору с Беннетом до дверей, а когда вернулся в гостиную, Уоррен тоже натягивал пиджак.
— Не знаю, как вы, ребята, а мне приходится на хлеб зарабатывать. Банни надо везти детей в школу, мама, по-моему, тоже устала… Так что мы вас оставляем вдвоем купаться в лучах славы.
Повернувшись к Эмили, он добавил:
— Заставь моего старшего братца как-нибудь прийти на воскресный ужин. А то он такой безответственный!
Наконец гости разошлись, и они остались одни.
— Ну, что, — спросил Барни, сияя, — как тебе мероприятие?
— Она очень красивая.
— Что?
— Почему ты мне никогда не говорил, что Лора такая красивая?
— Потому что это не так, — прямодушно ответил он. — По сравнению с тобой…
— Да перестань! В сравнении с ней я ничто. Буду с тобой откровенна, Барни. Даже разговаривать с ней мне было очень страшно.
— Но почему? Она замужем за Палмером Тэлботом. А мы с ней просто…
— Только не надо опять про вашу «платоническую» дружбу! Почему ты не хочешь признать, что вас связывает что-то особенное? Ты ведь ей послал гранки своей книги, не кому-нибудь!
— Потому что она врач. И интересуется спортом. Что мне сказать, чтобы тебя успокоить, Эм?
— Ты ничем не поможешь.
— А если я скажу: выходи за меня замуж и ты никогда больше не услышишь от меня имени Лоры Кастельяно? Я ее даже на свадьбу не позову!
— Ох, Барн, — устало простонала она, — давай не будем начинать сначала!
— Хорошо, — твердо сказал он, — лучше давай раз и навсегда выясним отношения. Почему ты не можешь стать моей женой? Что тебя останавливает?
Эмили вдруг расплакалась.
— Так я и знала! Я знала, что до этого дойдет!
— До чего, черт побери?
На сей раз он твердо решил докопаться до истины.
— Барни, я тебя знаю. Может быть, даже лучше, чем ты знаешь себя сам. Тебе нужна не просто жена. Тебе нужна семья.
— И что? Это так естественно, когда мужчина и женщина любят друг друга.
И тут она выпалила:
— Барни, я не могу иметь детей.
Наступила мертвая тишина.
— Откуда тебе это известно? — тихо спросил он.
— Когда я училась в колледже, у меня были кое-какие проблемы и я обследовалась. У меня непроходимость труб. Полная. Чтобы ты зря не спрашивал — это нельзя исправить хирургическим путем.
Барни не знал, что он сейчас должен чувствовать. Но он знал, что сказать.
Он опустился на колени рядом с креслом, где сидела Эмили, и прошептал:
— Эмили, я ведь
— Послушай, Барн. Я уже давно с тобой живу и знаю, что больше всего на свете ты хочешь быть отцом. — Она зарыдала в голос, так что последние слова потонули в слезах: — А я тебя им сделать не могу.
— Эм, поверь мне, — взмолился Барни, — это не имеет значения! Мы можем кого-то усыновить…
— И однажды ты меня за это возненавидишь, — сказала она, начиная злиться. — Хотя поведешь себя благородно. Ты останешься со мной и всю жизнь будешь страдать оттого, что у тебя нет своих детей.
Оба опять замолчали.
Частично Эмили была права: Барни уже страдал.
— Эм, ты меня не бросишь, правда? — умоляюще прошептал он.
— Нет, Барн, я останусь здесь, пока ты меня не выгонишь.
«По крайней мере, будет еще возможность с ней поговорить, — подумал он. — И с собой тоже».
Годичное собрание Американской психиатрической ассоциации, как обычно, превратилось в хаотичную перебранку.
На заседании секции «Психиатрия и литература» Барни выступал с докладом на тему «Моби Дик и американский дух» и был вознагражден не только теплым приемом, но и приглашением войти в редакционный совет журнала ассоциации.
Однако радость была омрачена тем, что на заключительном пленарном заседании награда за самую выдающуюся работу по подростковой психиатрии была вручена пресловутому Эндрю Химмерману. Барни был вне себя от возмущения. Что с того, что он написал хорошую научную работу? Пусть даже блистательную! Как может научное сообщество, главным принципом которого является «исправление умов», воздавать почести человеку, так бессовестно отступившему от норм профессиональной этики?
«Должно быть, тут замешана политика, — решил Барни, — но, если я встречусь с этим развратником лицом к лицу, я ему прямо скажу, что я о нем думаю».
Жизнь неистощима на сюрпризы. По ее неписаным законам в любом мужском туалете, будь то на
