Над Ист-Ривер собирались облака. Утро кончалось, наступал день; было жарко и сильно парило.
– Похоже, будет дождь, – проговорил Пол.
– Благодарю вас, дядюшка Уэзерби,[64] – откликнулся орнитолог, а Пол подумал, что даже не знает его имени. На вопрос Пола тот ответил, что предпочитает остаться таинственным интернационалистом, и тут же поинтересовался, какой Пол предпочитает «Остин Пауэрс» – первый или второй.
Слева показался стадион «Янки», его изящные белые арки четко вырисовывались на фоне темнеющих облаков. Афиша сообщала, что в семь тридцать состоится матч: «Твинз» против «Янки».
В конце моста они повернули налево.
– Не первосортный райончик, – бросил орнитолог. – Стоит мне напялить свою куртку и гаркнуть «АКН!», как половина здешней округи разбежится по кустам.
Он показал на ресторан: «Здесь лучшие в Нью-Йорке chorizo».[65] Кивнул в сторону парня в новомодных баскетбольных трусах в стиле ретро, беспокойно шатающегося вдоль исполосованной граффити стены. «Ставлю девять к одному, что он тут на стреме, – караулит притон».
Теперь они ехали по бульвару Хантерз-Пойнт.
– Были когда-нибудь в зоопарке Бронкса? – спросил орнитолог.
На этот раз он казался раскрепощенным и склонным поболтать, словно рядом сидел его напарник с пистолетом в кобуре, а не страховщик, жизнь которого сложилась так неудачно.
– Еще ребенком.
У Пола были особые причины с тех пор не заглядывать туда.
Эти причины он никогда не забывал.
В зоопарк ходят детьми.
Либо водят туда своих детей.
В этот день больница производила еще более угнетающее впечатление.
Возможно, дело было в чисто физическом состоянии – кондиционеры в здании работали на последнем издыхании. Но скорее от того, что Пол пришел сюда во второй раз, яснее увидел весь ужас окружающего и представил, каково было Джулиусу целых три года смотреть на эти розово-оранжевые стены.
А Рут? Даже нельзя вообразить.
Теперь ей предстояло выйти отсюда.
Пол ощущал себя бегуном на длинные дистанции: к финишу он выдохся, но зато его переполняло чувство, похожее на надежду.
После того, как орнитолог заявил о своих полномочиях, их провели в кабинет, обитый деревянными панелями, и больничное начальство предложило им сесть. Орнитолог шел напролом, он рвал струны, выкручивал руки, бравировал авторитетами, предъявлял документы – в общем, делал все, чем обычно занимается агент из его конторы, чтобы добиться желаемого. В основном разыгрывал карту национальной безопасности, которая, как платиновая карточка «Американ экспресс», открывала любые двери и решала любые разногласия.
Администратор принимал их с удовольствием, словно они были не мировыми, но все же знаменитостями. По крайней мере, один из них.
– Полагаю, вы не имеете права разглашать детали? – обратился он к орнитологу. Его тон давал ясно понять, что этот человек умеет хранить государственные тайны.
Но орнитолог не клюнул.
– Могу сказать вам одно, – ответил он. – Если бы дело не было столь важным, я бы к вам не пришел.
Теодор Хилл (имя и ученое звание администратора красовались на стене за его спиной) понимающе кивнул.
– Полагаю, там, куда вы ее везете, есть врачи?
– Разумеется, – ответил орнитолог.
– Прописанные ей лекарства значатся в деле. В основном литий. Случай несложный – она не доставит хлопот.
– Рад слышать.
До этого момента страховой агент Пол не произнес ни слова. Но тут им овладело любопытство. И еще он подумал, что раз он теперь агент по контролю за соблюдением законов о наркотиках, то может совать свой нос туда, куда нет доступа обычному страховщику.
– Вы в курсе, что с ней случилось? – спросил он. – В Колумбии.
Орнитолог укоризненно посмотрел на него. Задавать вопросы сегодня было не его делом. Но прежде, чем настоящий агент успел свернуть тему, сославшись на недостаток времени или просто поднявшись, директор все-таки выдал несколько деталей:
– Когда она сюда поступила, я еще здесь не работал. Было другое руководство. Но перед вашим приходом я заглянул в ее дело. По словам ее приемного отца, девочка была свидетельницей того, как пытали и убили ее мать. Ее
