– Нет.
– Нет? О'кей. Не бери в голову, это мы так – просто ковыряемся в говне. Так ты утверждаешь, что евреи – твои лучшие друзья? Пархатенькие, приятненькие. И ты никого не ругаешь жидами каждый раз, когда разворачиваешь газету? И искренне считаешь, что Усама выбрал для атаки Нью-Йорк только потому, что ненавидит янки?
– Не знаю.
– Само собой, не знаешь. Но давай пошевели мозгами. Поднатужься, прикинь. Евреи – они как: ничего себе или вовсе дерьмо?
– Дерьмо, – сдался под нажимом Пол. Ему хотелось, чтобы орнитолог улыбнулся, похлопал его по спине, по-товарищески ободрил. Не терпелось выйти из этого гаража и бежать спасать свою семью.
Удар по шее швырнул его вперед, он врезался лицом в стол, приподнялся и сплюнул кровь.
– Ах ты, Пол, Пол… – укоризненно покачал головой орнитолог, но Пол видел его, как в тумане, потому что у него из глаз текли слезы. – Я тебя удивлю, Пол. Том – он ведь тоже еврей. Ты его сильно обидел. Зачем тебе понадобилось его обижать?
Пол хотел сказать, что не намеревался никого обижать, только старался понравиться. Прежнее ощущение уступило место иссушающей, обжигающей агонии. Он слышал, как тяжелые капли крови падали на стол.
– Постарайся больше никого из нас не обижать. Это мой тебе совет. Как другу. Я-то ладно, спокойный парень. А вот Том… На него вешают больше обвинений в жестоком обращении, чем на всю лос- анджелесскую полицию. Так на чем мы остановились? Кем еще был Майлз Гольдштейн?
Он подал Полу платок и терпеливо ждал, пока тот вытрет с губ кровь.
– Не знаю, – прошептал Пол. – Думаю, что-то вроде наркоторговца.
– Ты ду-ума-аешь? – улыбнулся орнитолог, но совсем не такой улыбкой, какой ждал от него Пол. – И ты совершенно прав. А кто делал для него всю грязную работу? Какие люди служили у него курьерами?
«Я», – подумал Пол, а вслух произнес:
– Позвольте мне позвонить моему адвокату.
– Вот как? Тебе позволить?
– Да.
– Ничего не выйдет.
– Вы так не смеете… Я имею право на звонок. Вы не зачитали мне моих прав.
– На это есть свои причины, Пол.
– Какие?
– У тебя нет никаких прав.
– Что?
– Видишь ли, мы могли бы зачитать тебе твои права, но их у тебя нет. Где ты был во времена Джулиани?[55]
– Я не террорист.
– Нет, Пол, не террорист. Ты контрабандист наркотиков, ходячая утроба, бандероль в жопе. А Гольдштейн просто пасовал мячиком на левом фланге стадиона Че. Ты когда-нибудь слышал, что ФАРК на федеральном уровне признана террористической группировкой? Да-да, так что ты в одном списке с Усамой и Хезболлой. Вот почему мы посылаем в Колумбию крутых спецназовцев и отличную технику. Так что если Гольдштейн работал на террористов, а ты – на Гольдштейна, значит, ты… Постой-ка, Том, кто он в таком случае?
– Объект применения только что изданных законов о национальной безопасности. Или, как мы выражаемся, долбаный бесправный ублюдок.
– Похоже на то, Пол, – поддакнул орнитолог. – Так что звонить тебе не придется. И адвоката звать – тоже. И трехкратного горячего питания не видать. Тебе отсюда не выбраться, пока мы этого не захотим. Кстати, по поводу твоей дрянной ситуации: как это так получилось, что в кабинет Майлза в Уильямсбурге вы вошли вдвоем, а вышел ты один?
Его поместили в камеру, которую и камерой-то назвать было нельзя.
В ней не было ни туалета, ни раковины. И в отличие от комнаты в Колумбии никакой кровати. Лишь окруженное голыми стенами пустое пространство и нечто похожее на только что установленную металлическую дверь.
Когда он вздумал прилечь – а спать хотелось отчаянно, – пришлось устраиваться прямо на цементном полу.
Он перевернулся на спину и уставился на единственную зарешеченную лампочку, которую, похоже, не собирались выключать. Она была забрана металлической сеткой, чтобы никто не разбил колбу и не использовал осколок в качестве оружия. Даже против самого себя. Под здешним надзором не могло случиться никаких самоубийств.
Прежде чем привести сюда, Пола засыпали вопросами. На большинство из них он постарался ответить. В основном объяснял, что произошло. В каком безвыходном положении он оказался, когда пришлось выбирать: либо бросить семью на произвол судьбы, либо нарушить шесть федеральных законов о наркотиках.
Он так и не понял, поверили ему или нет.
Много спрашивали о Майлзе и время от времени сбивали с толку не относящимися к делу вопросами: «В
