короткий срок Антон Вишнев завоевал популярность читателей своими честными, полными глубоких наблюдений статьями и заметками. Молодой тракторист оказался неплохим организатором. Накануне войны его назначили директором МТС. Но, и директорствуя, Антон не порывал с газетой. Он видел в ней друга, помощника, советчика.
Грянула война. Антон добровольно ушел на фронт.
…Тяжелое ранение. Пропахшие лекарствами месяцы госпитальной жизни. С танком Антону пришлось расстаться. Он вспомнил о газете и попросился в дивизионку. Здесь оттачивал свое журналистское перо бывший селькор, под минометным обстрелом придумывал остроты для фельетонов…
Когда гвардии капитан Антон Вишнев, посуровевший и чуть облысевший, при всех регалиях явился в редакцию газеты, его встретили вежливо, но несколько официально. Из «стариков» в редакции остались лишь маленький метранпаж да учетчица отдела писем. Остальные — кто уехал, кто ушел на фронт и еще не вернулся, кто — никогда не вернется.
— Да поймите, мне ничего не надо от вас, — сказал расстроенный капитан настороженному редактору. — Просто я Вишнев. Антон Вишнев. Селькор ваш. Зашел…
— Вишнев! — обрадованно воскликнул редактор. — О! Вот вы какой! Как же… перелистывал подшивку. Читал ваши опусы. Сила!
Редактор потер шишковатый лоб, прижал к виску ладонь, как бы желая заглушить головную боль, и вдруг выпалил:
— Знаете что?.. Идите к нам собкором!
Это было так неожиданно, что Антон лишь промямлил:
— А эмтеэс?
— Что эмтеэс? — не понял редактор. Потом понял и, исполненный профессионального эгоизма, самодовольно сказал: — Директора куда легче воспитать, а вот газетчика толкового… — редактор очень звучно щелкнул пальцами, интимно улыбнулся и хлопнул Антона по плечу: — Ну, что сидишь, иди оформляй документы.
Антон блистал. Его корреспонденции разили бюрократов, чинуш, очковтирателей и разгильдяев. Его материалы обсуждали на партийных собраниях даже тех коллективов, о которых в фельетонах не было и речи. И тут Антон Вишнев… стал попивать. Его просили «выпить за дружбу» молодые коллеги, домогались чокнуться с «самим Вишневым» окологазетные «жучки»… Как-то само собою Антон Вишнев превратился в Антиноя Вешнева. Первая корреспонденция, подписанная новым именем, содержала фактическую ошибку, ибо писал ее Антон под хмельком.
Собкор получил взыскание. Он обиделся, «жучки» объяснили Антону: у него завелись завистники в аппарате редакции. И новый Антиной начал с завистниками борьбу: писал докладные, жаловался на правку… Времени для работы и творческого роста не хватало. А жизнь шла вперед, требования росли. Антон перестал блистать. «Жучки» отшатнулись от Вешнева.
Антон стал пить и халтурить. Вскоре он перешел в другую газету — «Вечерний Бахкент» на должность специального корреспондента. И здесь ему не удавалось прижиться. На него сыпались взыскания, предупреждения. За допущенные ошибки в корреспонденциях и приверженность к спиртному. Но ничего не помогало. Болезнь запустили. Антон катился вниз все быстрее и быстрее…
— По-онимаешь, — дышал Антиной в лицо Винокурову. — На редколлегию меня сегодня вызывали… ссстружку снимать!.. С меня! — Вешнев очень сильно стукнул себя кулаком в грудь и закашлялся. — А кто я? Антиной Вешнев, мммастер жжанров! П-понимать надо. Вот и напился с утра с горя…
Сочувствуя горю Антиноя, Винокуров заказал еще по стакану. Антиной осовел. Новые друзья подхватили его под руки и поволокли из ресторанчика.
Выбравшись в тихую улочку, Сергей Владимирович тихо сказал терявшемуся в догадках Сопако:
— Быстро за милиционером. Ну, живо!
Изнемогая под тяжестью баула, Лев Яковлевич бросился выполнять приказание:
— Отстаньте от меня, гражданин! — возмущенно воскликнул Винокуров, завидев вывернувшихся из- за угла юношу и девушку. — Напились, так идите домой!..
Коварный коллега толкнул Антиноя. Пьяный сделал несколько неверных шагов и повис у девушки на шее. Девушка вскрикнула. Юноша развернулся и съездил Вешнева по затылку. Антиной блаженно улыбнулся…
Когда Сопако с милиционером подошли к месту происшествия, им открылось печальное зрелище: юноша в изорванной рубашке отбивался от ползущего на него на четвереньках человека в модном пиджаке. Удары не останавливали ползущего. Он их не чувствовал. Наконец четвероногий ухватил юношу за брюки и повалил наземь.
Собралась толпа. Пьяного скрутили, и он заплакал горько и неутешно, как ребенок.
— Ввсех… Всех вас в фельетоне ррраспишу! — рыдал Антиной. — Знаете, кто я?..— В мозгу его что-то произошло, и он сказал проникновенно: — Жжена — друг человека.
Вешнева повели в вытрезвитель.
Толпа растаяла. Торжествующий, сияющий глазами Винокуров обернулся к Сопако:
— Ну, как, начальник штаба? И все удовольствие стоит каких-нибудь пятьдесят рублей. Зрелище, достойное богов.
— Я ничего не понимаю!
— Скоро поймете. Где здесь ближайший телефон-автомат? С моей стороны было бы подло не поставить в известность о случившемся редакцию. В вытрезвитель попал мастер жанров!
Глава VIII. Специальный корреспондент
«Летучка» проходила невесело. Она смахивала на поминки в той их начальной стадии, когда собравшиеся еще сидят в скорбном молчании, тяжко вздыхают и нетерпеливо стучат под столом ножками в ожидании команды переходить ко второй, более интересной стадии.
Обозревающий номера за неделю — «дежурный критик» — бубнил себе под нос что-то крайне неопределенное и нудное. Сотрудников одолевала нервная зевота. Им было жаль Антиноя Вешнева, отбывающего ныне наказание за мелкое хулиганство, стыдно за него, обидно за редакцию.
В глубине кабинета за огромным, напоминающим языческий храм письменным столом, украшенным по фасаду резными изображениями львиных голов и химер, недвижно, подперев рукой большую голову, восседал редактор «Вечернего Бахкента» Рюрик Ольгердович Корпусов-Энтузиастов. Крупные черты его лица, монументальная фигура, казалось, были вылеплены талантливым, но торопливым скульптором, пытавшимся на скорую руку изваять бюст мыслителя-общественника.
Этот мыслитель был своеобразным мыслителем. Прежде всего он считал себя таковым. Его вечно распирало от идей, и Рюрик Ольгердович постоянно делился с окружающими своими идеями, причем страшно огорчался, если его идеи не овладевали массами сотрудников редакции.
Огорчаться приходилось часто.
В свое время, когда Корпусов-Энтузиастов заведывал отделом, он прославился тем, что мог за полтора часа извести уйму бумаги. Газетчик-скоростник не ходил в мыслителях. Сотрудники знали: Рюрик Ольгердович мыслит не образами, не силлогизмами, а газетными штампами. Он конструировал свои статьи, как пчела соты: как-то само собой, следуя велению инстинкта.
Однажды кто-то недосмотрел — Корпусов-Энтузиастов стал редактором. Едва он сел в заветное кресло, как открыл в себе ораторские способности. Его потянуло поучать. Прежде всего новый редактор, испытывая неизведанное им дотоле душевное томление, произнес «тронную речь», которую закончил необычно и проникновенно. Широко раскинув руки, оратор воскликнул: «Мы преодолеем все трудности. Уверен. Ведь преодолеем? Не можем не преодолеть!»
Речь произвела некоторое впечатление, ибо Корпусов-Энтузиастов говорил публично впервые. С тех пор Рюрика Ольгердовича прорвало. Он поступил так, как обычно поступает гражданин средних лет, обнаруживший у себя лирический тенор: чуточку поглупел и забросил работу во имя служения искусству. Все
