Глава X. Превратности судьбы
Крохотный, похожий чем-то на кузнечика, зеленый «ЯК-12» вырулил на выложенную бетонными плитами стартовую дорожку. Вот он взвыл мотором, разбежался и стал карабкаться в прозрачное, озаренное солнечным сияньем, нежно-голубое поднебесье. Легкий ветерок потряхивал самолет, упругой струей врывался в кабину.
Земля с высоты не воспринималась всерьез, она представлялась отлично сработанным учебным пособием, огромным ящиком с рельефом местности, на котором курсанты военных училищ решают задачи по тактике. Только мастер постарался на славу: узенькими ленточками серпантина обозначил дороги, искусно вырезал из желтоватого стекла причудливые извивы арыков, расстелил светло-зеленый, чуть потертый бархат полей, поставил даже детскую железную дорогу, а на самом краю небрежно набросал груду гор, обернув две-три вершины сверкающей на солнце станиолевой бумагой.
Нечто подобное игрушечное, фантастическое, должно быть, грезится по ночам детям, начитавшимся крылатых, как мечта, сказок Андерсена и братьев Гримм.
И все же, внимательно приглядевшись, даже с этой шестисотметровой заносчивой высоты нетрудно приметить внизу биение жизни. Это и дымки фабричных труб, и ползущие со скоростью километров этак шестьдесят в час вереницы автомобилей, и тракторы, любовно проглаживающие зеленую поросль хлопковых полей, и розовато-зеленая пена садов, и огненные озера цветущих маков…
Глубоко-глубоко внизу маленькие точечки непоколебимо и планомерно переделывают облик земли, деловито) по-хозяйски благоустраивают свою жизнь, забирая власть над природой, подобно сказочным великанам и волшебникам.
…Сергей Владимирович сидел рядом с летчиком. Он наслаждался полетом. Ему нравилось смотреть на землю свысока. Винокуров воображал себя вольтеровским Макромегасом, шагающим через моря и горы, растаптывающим по дороге города, селения и их обитателей. «Так оно и в действительности, — улыбнулся он сам себе. — «Викинг» — не какая-нибудь букашка. Расовая теория — не такая уж глупая штука. Она не нравится лишь импотентам, вообразившим себя защитниками человечества. Эгоизм управляет всеми так называемыми благородными поступками. Хилые и трусливые людишки добились запрещения дуэлей, ущербные субъекты ратуют за отмену сегрегации, голодранцы вопят о необходимости переустройства мира на основе социальной справедливости… А стоит такому крикуну обзавестись десятком тысяч долларов, и он тут же начинает убеждаться в том, что мир, в котором он живет, не так уж плох. Оно и правда, гениально сказано в «Материализме и эмпириокритицизме»:
«Если бы математические теоремы задевали интересы людей, они опровергались бы».
Отличная мысль. Советский социальный эксперимент задевает мои интересы. Я сильный человек. Зачем мне вынянчивать недоносков? Я хочу властвовать. То, чем так усердно заняты в этой стране — строительство коммунизма, — искусственная штука. Без борьбы за существование народы не могут не деградировать…»
Самолетик сделал крутой вираж, земля повалилась набок, и Винокуров почувствовал, что его схватили за воротник цепкие пальцы. Сергей Владимирович резко рванулся, но тут же устыдился своей оплошности: сзади сидел всего-навсего Лев Яковлевич. Казначей впервые летел на этом, как он выразился, «примусе», порядочно трусил, в голову ему лезли разные странные мысли, вроде: «А вдруг пилот — сердечник, и у него начнется припадок!» Вираж напугал Сопако, и он уцепился за своего всесильного шефа.
Винокуров перегнулся через спинку сиденья, прокричал на ухо Льву Яковлевичу:
— Когда-нибудь я заставлю вас прыгнуть с парашютом!
— Только через мой труп! — прокричал в свою очередь Сопако. — У меня слишком богатое воображение!
Летчик повел своего кузнечика на посадку. Через несколько минут Винокуров и Сопако уже шагали по зеленому полю.
По соседству с посадочной площадкой паслось колхозное стадо. Лев Яковлевич опасливо поглядывал на здоровенного быка, который раздувал ноздри и смотрел на путников пьяными глазами закоренелого хулигана.
— Он хочет бодаться, — высказал предположение казначей и начальник штаба. — Очень сильный бык.
Шеф утвердительно кивнул головой и пояснил:
— Это естественно, доблестный оруженосец. В жизни именно все так и устроено: кто-то кого-то бодает, кусает, душит. Стоит ли удивляться? Самое печальное в нашей ситуации — вовсе не бык. Вчера я наводил справки и установил, что в области двенадцать председателей колхозов — Каримы Саидовы, из коих три возглавляют сельхозартели «Маяк».
Сопако остановился. Глазки его тревожно забегали. Он отер лоб огромным носовым платком, почесал подбородок, обросший бурой щетиной, и задумался. Вдруг он щелкнул пальцами:
— У меня есть идея! Побываем в трех «Маяках».
— Гип-гип ура! Виват! Банзай начальнику штаба! — воскликнул Винокуров. — Удивляюсь, как вы до этого додумались? Вы определенно делаете успехи. А теперь в путь. Перед нами кишлак, в кишлаке правление колхоза, в правлении Карим Саидов номер один.
Спутники увидели вскоре одноэтажное здание, фасад которого украшали отштукатуренные колонны. Стены здания были расписаны лозунгами, призывающими колхозников выполнить обязательства по сбору хлопка. На доске объявлений детская рука вывела мелом рожицу с косичками и написала под ней вкривь и вкось крупными буквами «КАМИЛЯ».
— М-да, — усмехнулся Сергей Владимирович, глядя на «Камилю», — любопытное объявление. Председатель, видимо, увлекся чтением Ницше. Я полагаю, здесь можно будет неплохо порезвиться. Что может быть печальней беседы с крестьянином на философские темы! Опасаюсь, не извел ли он книжечку на самокрутки.
Сопако тяжело задышал.
— Не волнуйтесь, — успокоил его Винокуров. — Будем надеяться, что раис некурящий.
К приезжим подошел старичок в сером ватном халате, с воздушным ружьем через плечо. Реденькая его борода просвечивала насквозь. Он оказался сторожем, общительным и веселым сторожем. Говорил он с какой-то особенной интонацией, отчего даже самая обыденная фраза звучала как острота.
Поздоровавшись, старичок вежливо осведомился о цели приезда уважаемых гостей.
— Председателя надо повидать, — объяснил Сергей Владимирович. — Какой у вас председатель — хороший человек, плохой человек?
Колхозный сторож удивленно вскинул брови:
— Уж не из Бахкента ли вы? Комиссия?
— Из Бахкента. Комиссия, — нагло улыбнулся Винокуров.
Сторож помял в руках бородку и заметил не без яду:
— Опоздали, уважаемые. Сняли мы председателя, не дождавшись комиссии. — У Винокурова и Сопако перехватило дыхание. — Еще два года назад сняли бездельника Мамурджана. Теперь у нас новый раис. Мудрый, справедливый человек. Карим Саидов его зовут.
— Нам и нужен Карим Саидов! — не удержался Лев Яковлевич, — а никакой не Радж Капурджан.
— Мамурджан, — поправил Сопако старичок. — Мы в свое время жалобу на него писали. Очень глупый человек. Очень любил озадачивать людей. Соберет бригадиров и шумит: «Это какой порядок?! Директива есть, установка тоже есть, решение есть. Все есть. Навоза нет. Не заготовили, не вывезли на поля. Нет у вас вкуса к местным удобрениям… Какие сводки писать будем? Обязательство кто выполнять будет, я, что ли?!»
Старичок явно копировал голос и интонации снятого председателя.
— Как же это вы осмелились его снять с работы? — поинтересовался Винокуров.
— Очень просто, уважаемый. Надоел Мамурджан. Все хозяйство запустил. А особенно зло взяло из-за стекол… На стол которые кладут. Мы стекло на стол кладем, а Мамурджан по стеклу хлоп — и нет стекла.
