строевой подготовки частенько доставлялся на гауптвахту. И вообще считали его никудышным красноармейцем, так сказать, кандидатом в обозники.
Ротный командир, даже сам старшина Могила — мужчина несентиментальный, известный спец по новобранцам, — только руками разводил.
— Ну откуда ты взялся на мою голову? — вздыхал Могила, глядя, как боец по команде «К но-ги!» берет на изготовку трехлинейку. — Откуда, а? — в голосе старшины проскальзывали надрывные нотки.
Боец щурил темно-карие глаза, тоже вздыхал: он как бы сочувствовал старшине.
— Узбекистан знаешь? Страна Фархона знаешь? Там. Яхши там. Хорошо. Горы бор, хлопок бор. Приезжай, гостем будешь, уртак.
И без того серьезная физиономия старшины обрела каменное выражение. Шут его знает, что это за слово — уртак? Не матюкнул ли, шельмец?
— Бор — это хорошо, — дипломатично ответил Могила. — Сосновый бор. Посмотрел бы наши леса да перелесочки. Я хоть и украинец, но родился на Ярославщине. Может, слыхал сельцо такое… Устье называется?
— Так точно, уртак!
Боец был (кто бы подумал!) дипломат и хитрюга. Старшина, разумеется, не поверил бойцу. Устье — это не Москва с Ленинградом. И все же ему ответ понравился. Даже улыбнулся.
— Уртак, говоришь? Переведи.
— Товарищ — по-узбекски. — Боец почувствовал: лесть сработала, можно действовать дальше — Уртак, старшина, отпускай меня, а? Не хочу здесь.
Могила еще раз вздохнул.
— Эх, был бы я наркомом обороны (в этот момент он сильно переживал, что таковым не являлся)… Да я!.. Как стоите, красноармеец Ханазаров?! Винтовка Мосина — не лопата. За цевье ее… Да ниже… ниже! Четыре пальца снаружи, большой — изнутри. И эти разговорчики вы мне бросьте. Служба в Красной Армии — священный долг советского человека. Вы кто — советский человек, красноармеец Ханазаров? Отвечайте.
— Так точно!..
— Не разговаривать!
— Да…
— Разговорчики!
— Армия хочу служить! — свирепо вдруг закричал боец. — Куротким кули!.. Не хочу марш-броска, силедка кушать не хочу. Коня мне давай, саблю давай — скакать буду, рубить. Моя вся джигит. Моя отес… басмач рубил, орден есть. Коня давай…
Рапорт старшины Могилы сгинул в полковой канцелярии. Так и не получил Ханазаров коня. Писарь с полуонегинскими бачками сгубил рапорт. Но о том, что старшина писал рапорт, Ханазаров знал. С тех пор он проникся к Могиле нежностью, которая иногда даже пугала старшину. Однажды случился по этой причине конфуз. Крепко погулял Могила на свадьбе в воскресенье, а в понедельник — как снег на голову — марш- бросок. Отведал Могила, как тогда было положено, перед маршем селедочки и ощутил в голове звон и свечение. Шагал-бежал, как в тумане. Раза два стошнило. И когда до финиша оставалось около трех километров — рухнул, вроде как помер.
Очнулся — и ахнул. Добрался-таки до финиша. Дополз, что ли? Кругом дивизионное начальство, шуточки разные.
Еле поднялся, доложил: так, мол, и так. Незнакомый командир с четырьмя шпалами в петлицах и звездочками на рукавах гимнастерки — политработник, стало быть, — хохочет:
— Как добрался, товарищ старшина?.. Не знаешь? Вот кого благодари. Почти три версты на себе тащил.
Тут только заметил Могила среди дивизионного и всякого приезжего начальства вконец потерянного Ханазарова.
— Да, тащил, — продолжал веселый политработник. — Росту в нем маловато, зато силища!.. Бычья.
Старшина Могила, красный, словно лозунг, помялся и вдруг сказал:
— Здоров парень… — И вдруг — как мальчишка матери: — Хороший он парнишка, да обижают его. В кавалерию рвется, а писарь забодал.
— Какой писарь, кто… забодал?
— Наш писарь, товарищ полковой комиссар. Сволота он.
— Кто? Писарь?
— Так точно.
— А вот посмотрим.
Посмотрели. Действительно, сволота. Сбрили с парня полуонегинские бакенбарды, отдали Могиле на перевоспитание. Но так и не получил Ханазаров коня. Только и успели записать в секцию штангистов. А на следующее воскресенье — война!
Маленький богатырь сам удивился, как быстро стал он усваивать военное ремесло. И невдомек ему было, что попал он на трудные курсы. Ускоренные, правда. Зато знания на них люди получали основательные, на всю жизнь: хоть сто лет проживи, хоть день — не забудешь.
Красноармеец Ханазаров скоро понял самое для себя важное. Например, он смекнул, что конь против танка — смех один да и только, что фашистов надо бить, если не хочешь повстречаться с ними в Фергане.
…Низенький, широкоплечий здоровяк знал, что делал, бросаясь под танк. До него точно так же поступил старшина Могила.
Батальон выстоял.
Выстоял, хотя и был прижат к кромке берега.
Гауптман уже не бесился. Он понял: против него сражается, не горстка оборвышей. Сражается батальон. Не голландский — доверчивый и жизнелюбивый, Другой,
Нечто подобное ему пришлось пережить, когда он насел на остатки английского полка. Но в Африке те все же капитулировали.
— Дать им еще огня, — приказал гауптман.
На носилках притащили майора. Лицо его, обжаренное пламенем, походило на страшную маску.
Майор лежал тихо, не стонал, еле заметно шевелил пальцами.
— Пустое, гауптман. Я выполнил приказ. А вот этот… «славный мальчик», как вы изволили его назвать… Тех… в излучине… Атакуйте немедленно, иначе уйдут. Честное слово, эта операция достойна рыцарского креста. Даже если его вам и не дадут… Не дадут, разумеется…
Майор вновь пошевелил пальцами.
— Прощайте, гауптман. Славно повоевали.
Длинные тени ложились на землю. Изувеченные тополя шелестели остатками листьев. Тополя, как люди, — мужественные, упрямые. Обгорелые, израненные, они не сдавались. И солнце, словно мальчишка, облюбовавший соседскую яблоню, жадно поглядывало на них из-за фиолетового забора.
Комбат тихо радовался. Еще полчаса, и батальон — за рекой. Всего полчаса! А там лесок, там легче, там батальон пробьется, обязательно пробьется к своим,
Вилька сказал:
— Местечко хорошенькое, не я буду. Болотце классное, в затылок не хлопнут, так что, мальчики, получайте все по фотографии.
— Лошак ты, Вилька!
— Местечко называется «Пиши завещание».
Немцы сломили сопротивление. Остатки батальона кинулись в реку. Вспыхивали ракеты, озаряя прибрежный ивняк. Яркий синюшный свет их смахивал на труп солнечного дня.
Все было кончено.
Все было кончено, только вот с остервенением — работал пулемет. Он не подпускал немцев к реке, не давал расправиться с батальоном, переплывающим Ингулец. Пулемет прижимал к земле, осаживал, жалил.
