развалится! Отправился назад...
— Господи!.. Господи, пронеси!— молил закоренелый безбожник Егор Иванович Канаев.
Физкультурник кусал себя за большой палец и плел несуразное:
— Милые, родные! Негодяи! Ну еще шаг... Еще!— и утирал ладонью струившийся по лицу пот.
Парнишка с шестом сделал еще шаг. Еще! Вот и крыша. Буря восторга грянула на улице. И тут же сторож Пахомыч, и не подозревавший о потрясающем переходе по тросу, ударил в медный колокол с выпуклой надписью «Станция Лесная», возвещая о конце большой перемены.
Привели в чувство Анну Францевну. Отпоили водой других учительниц и наиболее впечатлительных учителей. Егор Иванович, бледный, как мел, со сверкающими негодованием глазами, жевал успокоительную таблетку. Наконец промолвил, заикаясь:
— Bo-oт... Принял циркачей па спою голову! Немедленно к черту!.. Гнать в три шеи!
Учителя подхватили:
— Гнать этих дружков. «Трех мушкетеров»!..
— Своих хлопот полон рот.
— Изверги!.. Я чуть не умерла от ужаса.
Но тут подал голос физкультурник. Это был ладный плечистый молодой человек в черно-оранжевой полосатой футболке со шнуровкой вместо пуговиц, в спортивных шароварах и в тапочках-спортсменках из разноцветных кусочков кожи. Он вдруг засмеялся и сказал:
— Ну и мерзавцы!.. Мне бы их не на месяц—два, а на постоянно!.. Не выгоняйте их, Егор Иваныч. Пусть хоть месяц, а может, и два... Пригодятся школе. На носу городские соревнования. Мы же обязательно кубок завоюем. Слово Иголкина!.. Да и за что их гнать? Дисциплину не нарушили. Где сказано, что ученики во время большой перемены не имеют права ходить по тросу?
Егор Иванович изумленно воззрился на физкультурника. Ошалел он, что ли? И без того школа... спаси и помилуй! А тут еще этаких приютить!.. Пришли вчера—тихие, смирные. Табеля у них нормальные, без «неудов».
В те далекие времена (шла тогда Итало-Абиссинская война) ученики непонятно во что были одеты... В отцовские ношеные-переиошеные штаны, в опорки, вообще неизвестно во что. А эти трое— в костюмах, сшитых по росту. Гуго Орсини так даже в брюках гольф—штаны чуть ниже колен, а от колен — толстые клетчатые чулки и ботинки на белой каучуковой подошве... Но не в одежде дело. Вид у ребят солидный. Им лет по тринадцати-четырнадцати. Но все трое крепко сбитые, широкоплечие, как взрослые люди. И в глазах серьезный блеск, взрослое что-то чудится.
Вот тебе и взрослые!
Негодяи!
Физкультурник не унимался.
— Егор Иваныч!.. Такие парнишки!
— Вы в своем уме, Геночка?— возмутился заведующий.— Держать в школе таких... таких...— Егор Иванович не нашел подходящего слова, вхолостую несколько раз открыл и закрыл рот.— Это же хуже, чем наш негодяй Спирька Закидон!
При воспоминании о Спирьке Закидоне по боярской палате-трапезной пронесся протяжный вздох. Спирька был ужасом, проклятием школы. А фамилия у него, у Спирьки, совсем не Закидон. Фамилия красивая —Ленский. Откуда у такого прохвоста такая прекрасная фамилия?! Закидон же просто кличка. Спирька состоял в воровской шайке, которая посещала по ночам чужие квартиры с совершенно определенной и явно преступной целью — поживиться .чужим добром. Когда надо было, скажем, забраться на второй этаж, Спирька метко закидывал железную «кошку» с веревкой в узлах на перила балкона, карабкался по веревке... Шайку поймали. Судили. А Спирьку, как малолетка, помиловали, определив в школу к Егору Ивановичу, пусть, мол, исправляется, учится. Пусть станет настоящим человеком.
Однако Спирька не желал становиться человеком. Стриженый «под бокс», с сивым чубчиком и золотым «клыком», крепкий, кряжистый для своих шестнадцати лет, он самодержавно-деспотически царствовал в школе, его боялись не только ученики (а среди них были такие, которых самих следовало побаиваться!),— Спирьку опасались и учителя. Правда, Закидон редко удостаивал школу своим посещением. И это было счастьем. В шестом «Б» ему автоматически ставили в классном журнале «плюс», мол, присутствует Спирпдон Ленский на занятиях. Эту тактическую хитрость придумал Егор Иванович. Решил: как-нибудь помучаемся до экзаменов и вздохнем с облегчением. Закидон, разумеется, провалится с треском. А поскольку он уже третий год в шестом классе, то и заберут Спирьку в другую воспитательную организацию... Туда ему н дорога!
— Егор Иванович!— продолжал канючить физкультурник Геночка.-- Не гоните их из школы... Да разве они хулиганы? Циркачи он::. Артисты высокого класса! Сами убедились. Ну захотелось ребятам показать свою удаль. Так ведь это не просто дурь в голову ударила, как в прошлом году Бубликову. Взял и похвастал: «Залезу на крышу по водосточной трубе!» Долез чуть выше второго этажа, да и с испугу ухнул вниз. Ногу вывихнул, ребро сломал. Дурь это все. А циркачи — ребята тренированные. Они наобум Лазаря не пошли бы по тросу. Городские соревнования скоро!.. Честное слово, первое место возьмем!
Тут вдруг подал голос завуч Илларион Аристархович. Старый педагог — еще в гимназии лет пятнадцать преподавал словесность!— произнес задумчиво, поправляя чеховское пенсне на горбатом носу:
— А пожалуй, Геночка прав. Первое место. Кубок! И думается еще, что придавать этому ужасному случаю значение непедагогично. Договоримся так: мы, педагоги, ничего не знаем и ничего не видели. Мы же находились в учительской. Просто после уроков Егор Иванович, если, разумеется, он сочтет это нужным, пригласит к себе Новичков, побеседует. А заодно осторожненько так, без нажима, объяснит, что новички должны показать пример дисциплины.
Это была прекрасная мысль. Егор Иванович одобрительно закивал головой, отчего его бородка как бы ожила, зашевелилась. Геночка бросился обнимать завуча, затем подлетел к заведующему, тоже обнял. Он бы и поцеловал его, да только Егор Иванович вежливо отстранился.
— Ладно, ладно, Геночка, без телячьих нежностей.
Учителя лруг друга величали по имени и отчеству. Это и понятно. А вот физкультурника звали Геночкой. Ибо был он очень молод, за двадцать ему еще не перевалило, был шустр, энергичен, по- мальчишечьи резв. Окончил он физкультурный техникум. Ученики, правда, обращались к нему по всем правилам: «Геннадий Федорович», но заглазно тоже звали Геночкой, и это стало его прозвищем — милым и симпатичным. Учителя втайне завидовали юному Иголкину, ибо у всех у них тоже были прозвища, но не такие симпатичные. Даже канаевское «Пардон» таило в себе чуточку иронии. А были и прозвища не очень приятные, и даже, прямо скажем, обидные. Например, «Вздыхайло» — так нарекли ученики учителя истории за то, что он имел привычку тяжко вздыхать, прежде чем вымолвит какую-либо дату...
Геночка все же изловчился, чмокнул Егора Ивановича и стремглав выскочил из боярской трапезной. Вновь ударил в колокол, «позаимствованный» у станции Лесная, сторож Пахомыч. Начинались уроки.
После занятий Егор Иванович державно принимал новичков. Они вошли настороженные, тихие, застенчивые даже.
— Ну-с..— начал заведующий, перебирая па столе бумаги,— как в новой школе? Не обижает ли кто?
Новички переглянулись.
— Ну вот ты... Пардон, как тебя?..
Светловолосый парнишка с быстрыми серыми глазами учтиво ответил:
— Гуго Орсипи... Кто же нас обидит?
— А ты?
— Лео Клеменс. Все нормально.
— Может тебя, пардон, кто обижает?
Черноволосый, смуглый, с раскосыми черными и блестящими глазами здоровяк, улыбнулся.
— Эркип Гулям-Хайдар. Меня вообще никогда не обижали. Егор Иванович пожевал губами, встал, прошелся по кабинету.
— Школа, значит, приняла вас хорошо. Так-с... А как, пардон, насчет Спирьки Закидона?.. Пе
