если сильно задуматься, к этим праздникам он никакого отношения не имел, ни по первоначальной крови, ни по существующему браку. Мирон разобрал мусор и почти простил Алика за «фонарь» с праздниками, и тут с третьего этажа спустилась эта странная тётка, мадам Жевеньева, и начала с полдороги жалобно скулить.
Старика внизу не оказалось, зато молодой с перекошенным лицом вываливал мусор из корзины в большой чёрный пакет. Жеви его побаивалась — как-то раз, сразу после того, как он появился, она вела Кони с прогулки домой. Зашла в моечную комнату, где новый парень мыл шикарный велосипед Мишеля с ярко-красными шинами. Пришлось подождать, пока не освободится шланг, давать ему деньги за мытьё собачьих лап она не собиралась. В это время на улице раздался резкий выстрел автомобильного выхлопа, окно было открыто, и он прозвучал так, будто стреляли из винтовки прямо в лицо.
Жевеньева тогда вздрогнула и вскрикнула, а светловолосый русский и ухом не повёл, продолжая смывать с колёс велосипеда жёлтую пыль. Жевеньева при всей своей нелюбви к новостям газеты читала и знала, что такое русская мафия. С тех пор она сторонилась молодого швейцара, по всем вопросам обращаясь к мсье Зоряну, тем более, что тот хорошо знал французский и вообще был сообразительный старик.
Узнав, что Зоряна сегодня не будет, Жевеньева дала волю слезам и рассказала о Кони. Незаметно для себя она начала играть этюд, превратив рассказ в красивый монолог, умело украшенный яркими деталями из жизни собаки. Парень молча всё выслушал, дождался финального всхлипывания и с жутким акцентом спросил, сколько Кони было лет. «Тупой он какой-то», — решила Жеви, потому что в её рассказе возраст собаки упоминался несколько раз. «Ладно, идём наверх», — сказала она и лишь через полпролёта добавила, — «четырнадцать».
Квартира у этой тётки с третьего оказалась ничего такая, Мирон был у всех соседей, кроме неё — чуть что, она звала Зоряна. У мадам Сарнанж со второго и у Вернье с пятого пахло старушечьим бытом и кошками, там было темно и мрачно. А у этой квартирка была светленькая, даже милая. Хозяйка повела себя правильно, отвела в другую комнату и налила чего-то из большой тёмно-зелёной бутылки.
Мирон обычно не похмелялся, а на работе тем более, но тут повод был достойный. Глотнув чего-то приятно крепкого, то ли виски, то ли коньяка, который французы обычно называли арманьяком, он сразу приободрился, но знал, что бодряк этот — временный. Скоро вчерашние дрожжи возьмут своё, посему от добавки он отказался и, встав со стула, спросил, где собака. Мадам устало выдохнула, налила себе ещё грамульку и сказала, что на кухне. Добавила, что останется здесь и попросила потом зайти, рассказать, как всё прошло.
Мирон этому только порадовался, мёртвых он боялся страшно, а неживое тело ему предстояло взять на руки впервые. Когда-то в детстве, на похоронах дедушки, он так и не смог поцеловать на прощание ни желтое лицо с медяками на глазах, ни сложенные руки с наколками, в которые возбуждённые старушки, собравшиеся по такому случаю со всех окрестностей, вложили крестик на цепочке.
Собака лежала на кухне, укрытая пледом. Раньше он видел её только в холле дома, она никогда не лаяла и, ни на кого не обращая внимания, уныло шла за хозяйкой. По всему было видно, что псина стара, но проходил год за годом, а она всё так же, трижды в день, появлялась в холле. У них тут вообще было полно стариков, что людей, что животных. Оно и понятно, чего от такой жизни заворачиваться, — живёшь в Париже, жрёшь круассаны, никаких тебе проблем.
Поднять её с первого раза не получилось — руки затряслись, а одеревеневшее тело оказалось жутко тяжёлым, такое впечатление, что собачка была из чугуна. Со второй попытки он взгромоздил покойницу на колено, потом поднял на плечо. Самое обидное, что буквально через десять метров пришлось её опять опускать — выйдя на лестничную площадку, Мирон понял, что не знает, что делать дальше.
Будить Зоряна было никак нельзя — он даром что старикан, а в плане поспать мог дать фору любым рейверам, тем более, что лёг часа три назад. Из всех соседей самым нормальным был Мишель, а он как раз жил на этом этаже. По сравнению с большинством экономныхи невеселых французов этот был почти свой — и чаевых даст, а на праздник и бутылкой вина подогреет. У него всегда было движение, какие-то яркие бабы и мужики шастали к нему круглосуточно. Мирон всегда проводит гостей до двери и сразу уходит, денег не ждёт, потому как знает — Мишель потом даст, не забудет. Хороший человек, — сам живёт и другим подышать даёт.
Мишель дохлой собачке не удивился и через пять минут вынес на площадку аккуратно квадратный жёлтенький листочек, на котором был написан номер службы по вывозу мёртвых животных. Мирон отмерсил, опять загрузил тушу, которая, согласно кличке, весила, как целый конь, и спустился вниз. Тело спрятал под мусорный пакет, чтобы никто ничего не испугался и пошёл звонить в людскую, как он называл про себя швейцарский офис.
Что у буржуев было хорошо, так это сервис. Чуть какой шанс урвать капусты, как бегут наперегонки и все такие вежливые и быстрые, будто не на зарплате сидят, а на большой доле от этого бизнеса. Через 15 минут подкатил микроавтобус, вышли трое в белыххалатах. Один сразу пошёл наверх, к мадам, оформлять документы, а двое остались изучать тело. Наверное, будут брать анализы на холеру, чумку и прочие заразные животные болячки. Управились быстро, споро загрузили псину в бус и закурили. Потом спустился первый и начал что-то возбуждённо рассказывать остальным. Мирон быструю речь понимал с трудом, распознал только, что речь шла о мадам, потому что маленький, приземистый арабчонок несколько раз повторил её имя: Жеви Тако.
Они отчалили, Мирон вышел на крыльцо, посмотреть бу-сику вслед, потом закончил с мусором. Дальше дел особо не было, управляющий пялил свою арабскую тёлку где-то в горах, а больше нагрузить делами было некому. Перекурив во внутреннем дворике и включив на телефоне в людской автоответчик, он пошёл на третий этаж, доложить хозяйке, как все прошло.
Коньяк уже шумел в голове, — после бессонной ночи работы ему было немного. Но плакать больше не хотелось, Жеви выдвинула стул на крохотный балкончик, вытянула ноги и удалилась в воспоминания, в которых и она, и Кони были молоды...
Войцех подхватил её на самом краю. Он тогда ставил небольшую антрепризу и пригласил Жеви на главную роль. Она была очень известна, и, как признавался потом Войцех, он боялся, как с ней получится. Получился же не только спектакль, но и отличный брак на целых восемь лет. Восемь лет полного счастья, включая пару часов солнца в собственной квартире, которую они тогда купили на Монпарнасе.
Она наслаждалась каждым днём после того ужаса, который пришлось пережить. Войцех, надо отдать ему должное, ни разу не заводил речь о детях и ни словом не обмолвился о том, что произошло с Жевеньевой, хотя об этом знали все — газеты постарались. Вся пресса, и жёлтая, и белая, когда-то смаковала жуткую историю восходящей звезды кино.
После театральной студии Жеви несколько лет ждала своей роли. За ожидание денег не платят, и тогда её юный муж, Арне, решил уйти из театра. С его римским профилем можно было дождаться чего- нибудь приличного, но деньги и природная лень сделали своё — он соблазнился хорошим контрактом и ушёл в порно-кино.
Жевеньева тогда была беременна, о театре временно пришлось забыть. Она если и была против такого выбора мужа, то ничего не сказала, ведь они жили в мире, где, в отличие от Монтандра, на многие сложные вещи принято было смотреть просто. Самое интересное, что у Арне были достаточно скромные данные для порно, да и трахался он, честно говоря, средненько.
Потом родился малыш Жиль, и жизнь наполнилась новым смыслом. Арне, бывало, пропадал на месяцы, потом появлялся, оставлял деньги, а трахался ещё хуже. Наверное, уставал на работе.
Так продолжалось до того чёртовою дня, когда Жиль утонул в ванной. Жеви отправилась на встречу с очередным мелким продюсером, а няня-сенегалка отошла к телефону и заболталась с кем-то. Жевеньева сначала пыталась задушить няню, потом хотела выброситься из окна, но люди помешали сделать и то, и другое.
Она пролежала в лечебнице полгода, Арне оплатил счета, но даже встретиться не захотел. Жеви его понимала и желала лишь одного — умереть. Именно в тот момент на горизонте впервые появился Луи Лантэн. Он много говорил, хотя Жевеньева сразу согласилась на предложение — сыграть молодую
