противниками. Он уже обратил их в бегство, но в этот момент перед ним возник офицер со шпагой в руках, который закричал:
— Я — маркиз Д'Орильи, ваш лейтенант, и я требую, чтобы вы сложили оружие!
Но разъяренный Фанфан ответил:
— Вы — презренный негодяй и подлец!
Резким ударом шпаги он рассек руку офицера, который выронил свою шпагу, закачался и упал в объятья Люрбека. И тут в темноте послышался галоп множества лошадей. Это был эскадрон Рояль-Крават, который, отбыв из Шуази, возвращался в Париж при свете факелов.
Д'Орильи крикнул офицеру, командовавшему сторожевой службой:
— Этот человек оскорбил и ранил своего офицера! Арестуйте его немедленно!
Тотчас же Фанфан был окружен. Он пытался что-то объяснить, но напрасно, хотел защититься, но ему не дали ни минуты. И вот, обезоруженный, с двумя солдатами по сторонам, он исчез в темноте. Тем временем Люрбек предусмотрительно шепнул окровавленному Д'Орильи:
— Быстро ко мне в карету, я вас отвезу к себе, мой милый лейтенант!
И когда Фанфан, взятый под арест, под цоканье шпор и при свете факелов был увезен, Перетта, кинувшись в рыданиях на шею госпоже Фавар, застонала:
— Фанфан! Мой любимый Фанфан! Что с ним будет?
Глава IX
СЕКРЕТНОЕ ПИСЬМО
Несколько дней в доме Фаваров царило уныние, так как вестей от Фанфана не было. Знали о нем только то, что бедный юноша был отвезен в Венсен и помещен на гауптвахту своего полка. Бравый Вояка тщетно пытался проникнуть к нему. Ему отвечали, что есть строжайший приказ о том, что провинившийся должен содержаться в абсолютном секрете, и старый солдат не мог добиться возможности увидеть его даже издали. Перетта была в отчаянии. Госпожа Фавар уже не могла больше ее утешать. Бедняжка неподвижно сидела в кресле и даже плакать больше не могла. Что касается Бравого Вояки, то он ходил взад и вперед по дому, как тигр в клетке, топча своим тяжелым шагом обюссонский ковер, которым был покрыт пол в роскошном будуаре знаменитой актрисы.
— Что делать? Что делать? — без конца повторял старый солдат. И, совсем отчаявшись, добавлял: — Как можно драться с толстой стеной?!
Вдруг появился очень бледный Фавар. Он держал в руке пергамент, запечатанный красным воском. Он протянул бумагу Бравому Вояке, который медленно прочел мрачным голосом:
«Приказ господину Фавару и Полидору Кошерелю по прозвищу „Бравый Вояка“ явиться 12 апреля на суд военного трибунала в качестве свидетелей и сообщить все, что они знают об оскорблениях и что они видели фактически при совершении рядовым Фанфаном-Тюльпаном покушения на лицо, стоящее выше его по чину. «
Перетта, содрогаясь от рыданий, закрыла голову руками. Но госпожа Фавар, которая была женщиной чрезвычайно решительной, воскликнула:
— Совершенно необходимо добиться вмешательства короля, иначе Фанфан погиб!
Фавар некоторое время молчал. Но вдруг на его лице появилось выражение непоколебимой решимости, и, положив руку на плечо совершенно подавленной Перетты, он сказал:
— Успокойтесь, душенька! Я отправлюсь прямо к госпоже маркизе де Помпадур: она не откажет мне в поддержке!
— Да, — воскликнула девушка пылко, — я и так уже была вам обязана всем, но, если вы его спасете, моя жизнь будет полностью в вашем распоряжении!
— О, я ею распоряжусь наилучшим образом! — с улыбкой ответил драматург. — Но нужно ехать, не теряя ни минуты! Мы должны вырвать Фанфана из рук его обвинителей и его судей!
В то время как Фавар катил в карете со всей возможной скоростью в Версаль, шел разговор, не менее важный для судьбы Фанфана, в саду, в доме Люрбека, где, уже совсем почти оправившись от раны, оказавшейся совсем не опасной, маркиз Д'Орильи обсуждал с хозяином дома положение дел.
Друзья прогуливались рядом по аллее подстриженных лип шарообразной формы, которая упиралась в небольшую площадку, усыпанную песком. У Люрбека был озабоченный вид.
— Дорогой друг! — говорил Люрбек маркизу Д'Орильи. — Я уверен, что военный суд сочтет правым этого проклятого Фанфана! Мы окажемся в очень неприятном положении.
— Да не беспокойтесь вы, Люрбек! — отвечал лейтенант. — Двор, а, значит, и суд будет беспощаден к Фанфану. Солдат, который поднимает руку на своего офицера, заслуживает смерти!
— А вы не думаете, дорогой маркиз, что позиция свидетелей окажется для нас неблагоприятной?
— Ну, давайте посмотрим, что это за свидетели. Балаганщики, театральные актеры? Управляющий, почти слуга? Я заранее знаю мнение военных об этих уличных фокусниках. Им совершенно не поверят и даже не станут слушать!
— Не скажите! — возразил Люрбек. — Господин Фавар — хороший оратор. Разве мы с вами не поддавались очарованию его комедий? Придворные вполне могут дать себя убедить красивыми фразами. Поверьте мне! Я считаю, что лучше предупредить все это. Я в ближайшее время должен иметь важную беседу с королем по поводу политики. Я воспользуюсь этим, чтобы обронить несколько слов, которые будут стоить больше, чем длинные речи.
— О, так сделайте это! — одобрительно воскликнул офицер.
— Ну тогда до свидания! — ответил иностранец. — Я уезжаю в Версаль и хочу уладить это дело как можно скорее.
Он удалился быстрым шагом, покинув приятеля, который погрузился в свои размышления и мечты. Получилось так, что провал попытки похитить юную актрису только еще больше разжег его страсть к Перетте, и усиление его неутоленных и все разрастающихся желаний не только заглушило в нем последние остатки раскаяния, но и внушило ему страшную ненависть к Фанфану, этому солдату, который так не вовремя возник перед ним в качестве соперника и преградил ему дорогу к вожделенной цели.
Поэтому он даже с какой-то злобной радостью, в своем неведении об узах крови, связывающих его с Фанфаном, прилагал все усилия, чтобы положить под топор голову его неузнанного брата-бастарда, по поводу которого он дал клятву отцу в его предсмертные минуты восстановить справедливость.
Бедный Фанфан! Находясь один в своем мрачном узилище, он даже не подозревал, что в этот момент две силы, одинаково мощные, борются за его судьбу и что его участь зависит от ненадежной, капризной воли монарха, непрерывно колеблющегося и склоняющегося то в сторону политической необходимости, то в сторону его собственных чувств и настроений.
Тем временем Фавар, как казалось, в этой гонке получил серьезное преимущество — он прибыл в Версаль первым. Благодаря расположению маркизы де Помпадур, которое служило настоящим «Сезам, откройся!» и перед которым все отступало, он мог легко проникнуть в замок. Его карета пересекла большой двор, — хотя перед воротами обычно останавливались все кареты.
Слуги в пышных ливреях перетаскивали стулья.
Было одиннадцать часов утра. Гигантского роста швейцарцы, — королевские стражи в расшитой форме, — меняли караул, четко произнося приказы и сопровождая их стуком алебард, бьющих по плитам. Прелаты в фиолетовых рясах, придворные аббаты в коротких плащах прохаживались по паперти, держа в руках молитвенники, украшенные драгоценными камнями. Звон часов бросал в гущу этого шума хрустальные звуки. Деловитые поставщики двора, ковровщики, краснодеревщики, декораторы спешили к своим мастерским. Казалось, вся деловая жизнь Франции сосредоточилась здесь, в этом великолепном месте, где все было создано для услаждения глаз и радости жизни.
Карета Фавара остановилась перед двориком, выложенным мрамором. Автор «Искательницы ума» быстро соскочил с подножки, которую перед ним опустил лакей, и вошел в правое крыло замка. Ответив на приветствия нескольких придворных, оживленно болтавших в вестибюле, за которым начиналась лестница, ведущая в личные покои короля, Фавар подошел к мажордому и спросил:
— Госпожа маркиза де Помпадур во дворце?
— Да, сударь.
— Я желал бы побеседовать с ней по поводу одного дела чрезвычайной важности.
— Я пойду и узнаю, может ли госпожа маркиза вас принять.
