— Робер! У тебя есть брат, мой незаконный сын, которого я когда-то давно бросил на произвол судьбы…
Онемев от изумления, молодой офицер смотрел на отца, который продолжал говорить с трудом, но все более внятно.
— Управляющий скажет тебе, что с ним сталось. Он знает. Ты пойдешь к этому молодому человеку, протянешь ему руку и отдашь ему четверть состояния, которое я тебе оставляю. Ты обещаешь мне это сделать? Скажи!
— Да, отец!
— Тогда я прощаю тебе все, как прошу Господа простить мне мои прегрешения…
Страшный стон как бы разорвал грудь умирающего, когда он попробовал последний раз приподняться на постели: маркиз Д'Орильи привык всегда смотреть смерти в лицо. Но тут он откинулся назад, взгляд его затуманился, рот приоткрылся… Маркиз испустил последний вздох.
Робер встал, склонился над телом отца, запечатлел на его лбу прощальный поцелуй и закрыл ему глаза.
Потом он снова опустился на колени перед останками того, чью кончину, как он теперь понимал, он сам приблизил. Он был совершенно подавлен угрызениями совести и сознанием своей вины.
Когда он поднялся на ноги, то заметил Тарднуа, который вытирал старательно выдавленные из глаз две слезинки, скромно стоя поодаль в углу комнаты. Тогда, совладав с потрясением и горем, Робер твердым шагом подошел к управляющему и сказал:
— А теперь расскажи все про моего брата!
Изображая полное удивление, негодяй ответил слезливым и жалостным голосом:
— О, господин граф, в состоянии агонии господин маркиз несомненно совершил невольную ошибку: ибо, свидетель Бог, я впервые слышу о каком-то его незаконном сыне.
Движимый искренним порывом, Робер Д'Орильи вскричал:
— Где бы он ни был, я его найду! Хоть на краю света!
Затем, повернувшись к ложу навеки уснувшего отца, он громко сказал, не замечая двусмысленной улыбки на лице Тарднуа:
— Спи спокойно, отец, я выполню свою клятву!
Глава III
ВЕРБОВЩИК
На колокольне церкви Фикефлёр только что пробило четыре часа пополудни. Облезлый петух, взгромоздившись на свой шест, царил над совершенно безлюдным селением. Крестьяне были на полях, хозяйки в домах готовили ужин. Только у входа в село, над прачечной, звучали, в такт ударам вальков, голоса прачек, которых защищал от палящих солнечных лучей соломенный навес.
Вскоре одна из них, оставив работу, поднялась и направилась по ближайшей тропинке, затененной кустами боярышника, усыпанными белыми цветами. Это была Перетта, которая не видела Фанфана с тех пор, как произошла страшная сцена на гуляньи. Некоторое время девушка задумчиво и медленно шла, восстанавливая в памяти эту сцену, повергшую ее в такое горе; одного воспоминания о ней было довольно, чтобы полились слезы из ее больших синих глаз… Потом, глубоко вздохнув, она достала из-за корсажа небольшую книжку. Это был сборник театральных пьес. Пьеса называлась «Смешные жеманницы». И Перетта погрузилась в чтение одного из шедевров Мольера. Уже в раннем детстве маленькая девочка почувствовала в себе призвание актрисы, и теперь она пылко желала его осуществить.
Живя у доброй графини Клэрфонтен, ее крестница не раз присутствовала на выступлениях перед гостями комедиантов, приезжавших из Парижа по приглашению графини. Открыв рот и боясь шевельнуться, девочка наблюдала игру актеров. Ее желание подражать им было настолько сильно, что она пыталась перед зеркалом крестной матери воспроизводить выражение лица, мимику и жесты прекрасных женщин, которые накануне декламировали стихи Расина или исполняли сцены из Мольера. Однажды ее покровительница застала девочку на эстраде, где по праздничным дням играли скрипачи, за декламацией сцены из «Пирама и Тисбы». Старая графиня очень позабавилась, видя это, и стала следить за развитием своей питомицы. Удивленная столь ранним проявлением таланта, она поручила давать девочке уроки дикции и умения держаться на сцене своему секретарю, так как тот некогда принимал участие в выступлениях бродячих актеров.
Но родители Перетты были далеки от того, чтобы поощрять эти занятия. Они считали, что выступления актеров внушены дьяволом, вырывали у дочери из рук и прятали прекрасные томики пьес, которыми снабжала Перетту графиня. В конце концов, девушка оказалась вынужденной прятать любимые книги и наслаждаться ими тайно, когда выдавались свободные минуты и она могла укрыться от глаз родителей.
В тот момент она учила роль Като — вслух, довольно громко, и совсем не думая о прачках, которые, занятые своими делами и веселой болтовней, не обращали на нее внимания. Вдруг она услышала свое имя. Оно было произнесено юношеским голосом, который заставил ее радостно вздрогнуть.
— Перетта! Перетта!
Это был Фанфан, высунувший голову из кустов.
— Это ты! Какое счастье! — воскликнула Перетта с восхитительной улыбкой. Потом она простодушно пояснила:
— Видишь, я учу роль!
— Значит, — помрачнев, сказал Фанфан, — ты все еще думаешь выступать в театре?
— А почему бы нет?
И, уперев ручку в бедро, она, кокетничая, сказала:
— Я знаю хорошие манеры. Я им научилась у крестной. Послушай, в этой пьесе как раз идет речь о двух молодых особах, Като и Мадлон, которые упрекают своих ухажеров в том, что те не научились светскому поведению и обычаям. Огорченные кавалеры отправляются за своими лакеями и поручают им выдать себя за светских молодых людей. Мадлон очарована и позволяет одному из них поцеловать себя в щеку — вот так: и Перетта, изображая эту сцену, протянула под кустом щечку Фанфану, который забеспокоился и простодушно спросил:
— А что, в театре все актеры будут иметь право тебя целовать?
— Конечно, но это же ничего не значит, это ведь только игра…
Фанфан был подавлен. Такие излияния, даже притворные, уже заранее вызывали у него ужасную ревность. Но Перетта с очаровательной непосредственностью встала на цыпочки, поверх кустов обвила шею Фанфана руками, нежно его поцеловала и сказала:
— Будь спокоен, дурачок, я никогда никого не полюблю, кроме тебя!
Фанфан только хотел ответить ей поцелуем, как рядом с ними раздался крик:
— Великий Боже и Святая Мария! Что я вижу?!?
Это был господин Магю, который направлялся в прачечную с пакетом белья под мышкой, но увидел дочь в объятиях Фанфана.
Влюбленные отскочили друг от друга.
Фанфан скрылся в кустах, Перетта, быстро спрятав книжку за спину, опустила головку, ожидая грозы.
— Что у тебя в руке? — гневно спросила подоспевшая жена пономаря.
— Ничего, мама, — пролепетала еле слышно смущенная Перетта.
— Лгунья! — прогремел папаша Магю.
Схватив дочь за руку, он заставил ее повернуться к нему спиной. Томик упал в траву. Мамаша Магю схватила его и зарычала:
— Еще одна из этих поганых книжонок, которые кружат тебе голову и наверняка заведут тебя в ад! Не удивлюсь, если окажется, что ты — девица дурного поведения!
И, потрясая злополучными «Жеманницами», она кинулась к ручью, у которого стояла прачечная, и бросила томик в воду с криком:
— Ты — недостойная, распутная девчонка! Вот я, например, разве я умею читать, а?
Перетта разразилась рыданиями. Но тут Фанфан, высунув голову из-за кустов, закричал:
— Не плачь, Перетта! Ты все равно будешь моей женой!
В ярости мамаша Магю начала бранить соблазнителя дочери, да так громко, что все прачки сбежались
